Под белым орлом

Возвратившись из Ченстохова, Репнин нашёл прекрасную гречанку уже на её новом пепелище, окружённую самой изысканной роскошью. Репнин очень недовольный вернулся уже в совершенно успокоившийся город; он отлично сознавал, что роль, разыгранная им в эти богатые событиями дни, почти переходила границы смешного и что его поспешному выступлению в Ченстохове легко можно было придать вид боязливого бегства, что могло серьёзно повредить русскому влиянию в Варшаве.

Репнин с неудовольствием стал упрекать Софию за тот совет, который она дала ему; но она полусмеясь, полувысокомерно отклонила его упрёки, указав на то, что, напротив, она заслужила его благодарность, так как предоставила ему возможность овладеть особою короля; к этому же она добавила, что если это и не удалось ему, то вина за то лежит на нём самом, так как совершенно непонятно, что русские патрули не могли открыть местопребывание короля, несмотря на то, что последний находился почти в непосредственной близости от города.

Репнин пытался принять прежний высокомерный и повелительный тон в отношении польских министров и сановников, но почувствовал повсюду заметную и чрезвычайно мучительную для него перемену. Граф Феликс Потоцкий, прежде так льстиво угождавший ему, особенно гордо и надменно противоречил ему при всяком удобном случае, и когда Репнин выразил желание получить аудиенцию у короля, надеясь, что сумеет, как и раньше, устрашить своими грозными речами Станислава Августа, то гофмаршал объявил ему, что по предписанию врачей король ещё не принимает никого, за исключением самых близких себе лиц.

Неудовольствие Репнина росло со дня на день. Он отослал в Петербург подробный отчёт о своих действиях, причём вместе с тем жаловался на многих польских придворных и государственных сановников, и в особенности на графа Феликса Потоцкого, как на своего рода крамольников; в нём же он просил полномочий на сконцентрирование более сильных отрядов войск на беспощадный, энергичный образ действий, что возвратило бы ему его прежнюю власть.

Но, прежде чем этот доклад мог попасть в Петербург, оттуда прибыл курьер, доставивший Репнину в высшей степени милостивое собственноручное письмо Екатерины Алексеевны. Императрица написала, что она вспомнила о важных военных заслугах князя, а вследствие этого намеревается передать в его командование армию и желает лично переговорить с ним по этому поводу, почему и просит его тотчас прибыть к ней в Царское Село. К этой собственноручной записке императрицы были приложены отзывные грамоты князя Потёмкина. Ни императрица, ни князь ни словом не упоминали о польских делах.

Несмотря на лестную форму письма, Репнин почувствовал всю оскорбительную горечь подобного отозвания, тем более, что не были изложены даже причины к тому. Так как король был всё ещё болен, то он передал свои отзывные грамоты с сопроводительным письмом гофмаршалу и, не простившись ни с двором, ни с польскою знатью, втихомолку ночью покинул Варшаву.

Феликс Потоцкий принёс Софии известие об этом неожиданном событии, возбудившем самые оживлённые толки во всей Варшаве.

— Ну, мой друг! — воскликнула она с сияющим взором, — мы отказались от короны, но власть принадлежит нам; отныне мы повелеваем в Польше. Кого ни пришлёт сюда Екатерина вместо Репнина, всяк будет послушен моей воле, и королевская власть этого Станислава Понятовского исчезнет как призрачная тень.

XXVI

По настоятельному желанию короля Косинский был помещён в отдельную тюрьму, устроенную во флигеле самого дворца и снабжённую необходимейшими удобствами. Отпустить его на свободу было невозможно, как уличённого в государственной измене королю и государству. Для разбора тяжкого преступления был наряжен чрезвычайный суд, в состав которого, кроме членов судебной палаты, были призваны также и высшие сановники государства. Графу Феликсу Потоцкому в качестве фельдцейхмейстера артиллерии в числе прочих магнатов пришлось занять место между судьями похитителей короля, и он подчинился этому обязательству беспрекословно, хотя с тревожной робостью помышлял о том, какой оборот могли придать делу показания виновных.

София де Витте смеялась над его озабоченностью.