Под белым орлом

— Я не желаю ничего более, — тихо всхлипывая, проговорила Людовика, припадая к руке императрицы, — я не должна желать ничего более, как в мирной тишине познать самое себя и в покорном смирении исполнять суровый долг послушания, чтобы искупить свою вину, если это — о, милосердный Бог любви! — была вина.

— Пусть будет так! — сказала императрица. — Вам, ваше преосвященство, я доверяю Людовику. Вы ручаетесь мне за то, что её тяжело надломленная душа будет свободна от всякого гнёта и предоставлена только Богу.

Архиепископ подошёл к Людовике и, благословляя, возложил руку на её голову.

— Я не сержусь на вас, граф Сосновский, — продолжала императрица, — ваше решение должно быть свободно; высокопреосвященный был прав, говоря, что чредою времени Господь действует на суровые сердца. Вы знаете, чем можете доставить мне радость.

Сосновский молча поклонился. Он бросил ещё грозный, враждебный взгляд на Людовику, с рыданием упавшую на колена пред архиепископом, и вышел вон, и паж в передней испуганно услышал, как дикое проклятие прошипело на его губах.

Государыня обняла Людовику, а архиепископ увёл её, поддерживая под руку, чтобы проводить её в монастырь кармелиток.

— Подождите, граф Потоцкий, — сказала Екатерина Алексеевна, когда граф Игнатий намеревался проститься с нею.

Граф удивлённо остался стоять пред креслом императрицы.

— Знаете ли вы, граф Потоцкий, — спросила Екатерина Алексеевна, — кому эта бедная девушка обязана благодарностью за то, что я взяла её под свою защиту пред гневом её отца?

— Благородному сердцу вашего императорского величества, — ответил Потоцкий, смущённый этим вопросом, цель которого он никак не мог объяснить себе.

— Сострадание моего сердца было пробуждено во мне женщиной, — сказала императрица, пристально смотря на него, — и женщиной, которая и во мне пробудила сердце женщины, — является Елена Браницкая.

— Графиня Елена? — в величайшем изумлении воскликнул Потоцкий. — Да ведь именно она предала моего друга Тадеуша Костюшко и расстроила бегство! — с мрачным взором прибавил граф Игнатий.

— Да, это сделано ею, я знаю это, — заметила государыня.

— И теперь она является, чтобы просить защиты для своей жертвы? Непонятны капризы женского сердца! — с укоризною воскликнул Потоцкий.

— Мне следовало бы обидеться на эти слова, граф Потоцкий, — улыбаясь, проговорила Екатерина Алексеевна, — но я вынуждена извинить их, так как ведь императрица заботится о том, чтобы люди не держались слишком низкого мнения о женской слабости, — гордо прибавила она.

— Простите, ваше императорское величество, — воскликнул Потоцкий, — не каждая женщина обладает сильным духом и мощною рукою, чтобы подавлять слабости женского сердца под твёрдой державной волей.

— Итак, я должна быть беспристрастна, — продолжала императрица, — но всё же женщина, которая хочет на минуту забыть, что она — императрица, считает возможным открыть вам, граф, что во всех капризах женского сердца, сколь странными и необъяснимыми ни казались бы они, любовь или ненависть всегда являются побудительной причиной.

— А почему бы графине Елене ненавидеть бедняжку Людовику Сосновскую? — спросил Потоцкий. — Она едва знала её пред тем, и если действительно ненавидела её, то почему же она просила у вас, ваше императорское величество, защиты для бедняжки?

— Так вот, граф, если здесь не было ненависти, побуждавшей её, то должна была быть любовь, — ответила Екатерина Алексеевна.

— Любовь?.. Тадеуш?.. Быть не может! Графиня Елена никогда не видела его, — пробормотал Потоцкий.

— Графиня Елена не предполагала, что то был Тадеуш Костюшко, намеревавшийся увезти Людовику, — возразила императрица. — Она заметила подготовления к бегству, стала преследовать и расстроила его, потому что предполагала, что другой любит Людовику, другой, чьё сердце было наградой, ради которой она сочла достаточным для себя вступить в борьбу.

— Другой? я ничего не понимаю.

— О, как часто мужчины не отличаются понятливостью, когда дело идёт о том, чтобы понять женское сердце, которое не произносит вслух своей тайны, а желает быть отгаданным и иметь достаточное право на то, чтобы заставить отгадать себя!..

Потоцкий пристально посмотрел на императрицу, а она продолжала:

— Разве Костюшко увёз с моего бала бедную Людовику? Разве он сопровождал её к ожидавшим за городом лошадям? Разве могла знать графиня Елена, что тот, другой оказывает лишь дружескую услугу любви своего друга?

— О, Боже мой, Боже мой! — воскликнул граф Игнатий, закрывая лицо руками.

Императрица, улыбаясь, смотрела на то, как он на несколько секунд как будто лишился языка.

— Вы видите, — сказала она, — как в этой игре дивно переплетаются страданье и счастье человеческих сердец; то, что разлучает одних, может быть, соединяет других... Бог даст, и разлучённые снова счастливо встретятся.

— О, Боже мой! Я не знаю, как мне найти подходящее выражение... И вы, ваше императорское величество, не ошибаетесь? — дрожа спросил Потоцкий.