«Однажды Верховский заказал мне небольшой чертеж антресолей для склада мин. Я выполнил эту работу, причем спроектировал два окна, так как считал освещение недостаточным, лестницу с балюстрадой и такие же перила вдоль антресолей. Верховский остался очень недоволен.
— Эх, — сказал он с досадой, — ведь строить–то будем не мы, а военно–инженерное ведомство. Ну, они нам каждую балясину вгонят в десятки рублей. Мы это сделаем все своими средствами, без плана. — И мне пришлось переделать чертеж.
Через некоторое время явился военный инженер в сопровождении подрядчика Кузьмы. Инженер был весьма благообразный старичок, с лицом сладким почти до святости. Посмотрев на чертеж, он сказал, обращаясь ко мне:
— Вы не знаете своего дела, молодой человек: свету мало, перил нигде нет. — Я усмехнулся и промолчал. Верховский одобрительно посмотрел на меня и тоже смолчал. Святой старичок, казалось, понял и проследовал дальше, а подрядчик Кузьма остался. Молодые офицеры окружили его и стали смеяться.
— Что, Кузьма, на этот раз не выкусите?
Кузьма, кажется, рязанский мужичок, в синем армяке, с окладистой бородой, с скуластым умным и хитрым лидом, стал огрызаться:
— Да много ли тут и всего–то, если бы были перила и окна? На все ведь справочные цены.
— Ну, уж чтобы вы не нашли, с вашим инженером, на чем украсть? — сказал, помнится, Перелешин[107], впоследствии погибший на „Весте“.
Кузьма посмотрел на него заискрившимся лукавым взглядом и сказал с удивившей меня откровенностью:
— Ну уж, не найти. Чай, у нас головы–то не опилками набиты. Найдеем. Теперь–то мы вашего капитана еще пуще того прижмем. Не мудри он!
Кузьма смеялся, офицеры тоже смеялись, и только мне с непривычки казалась поразительной эта циническая откровенность.
В другой раз Верховский поручил мне расчертить все отдельные части медной цилиндрической мины, чтобы сдать крупный заказ артиллерийскому заводу в том же Кронштадте. Чертежи вернулись с завода с расценкой. Взглянув на них, я был прямо поражен явным и ни с чем не сравнимым хищничеством: простые медные дюймовые винтики были оценены по семи рублей. Я был молод и наивен. Верховский мне казался очень порядочным человеком, и я не удержался от выражения удивления. Лицо его слегка вспыхнуло, и он тотчас же послал матроса за мастером, делавшим расценку. Явился субъект в мундире чиновника военного ведомства, с лицом еврейского типа. Я слышал из–за дверей, как Верховский кричал и горячился: „Я вас под суд отдам. Лично поеду к Генерал–адмиралу. Это грабеж“.