Под Андреевским флагом: Русские офицеры на службе Отечеству

Нельзя сказать, что Шмидт подходил и под категорию «друзей матросов». «Я сам видел, как он несколько раз, выведенный из терпения недисциплинированностью и грубыми ответами матросов, их тут же бил. Вообще, Шмидт никогда не заискивал у команды и относился к ней так же, как относились другие офицеры, но всегда старался быть справедливым», — пишет Граф.

Заканчивает свои воспоминания морской офицер–мемуарист довольно–таки неожиданно:

«Зная хорошо Шмидта по времени совместной службы, я убежден, что, удайся его замысел в 1905 г. и восторжествуй во всей России революция… он первый бы ужаснулся результатов им содеянного и стал бы заклятым врагом большевизма».

Сам Петр Петрович свой резкий переход в стан противников режима объяснял так:

«Пребывание в Либаве в течение 8 месяцев, во время приготовления эскадры Рожественского, ярко осветило мне те язвы бюрократического режима, которых я не мог видеть в коммерческом флоте. Я видел, что в этом страшном механизме поощряется все, кроме честной работы. Я видел, куда идут кровавым потом добываемые миллионы, и мне стало отвратительно участвовать в нем».

Добавим, что в 1917 г. Евгений Шмидт попытался, используя память своего отца, заработать политический капитал, правда, без особого успеха. Вспоминает Гаральд Карлович Граф:

«Только случайно старик „Ростислав“[80], самый образцовый корабль Черноморского флота, всегда высоко державший знамя верности, избег той же участи и не был переименован в „Единение“. Сначала ему ничего не угрожало, но потом вдруг нависла опасность. В Севастополь приехал сын известного предводителя бунта на Очакове в 1905 г. лейтенанта П. Шмидта. Ему устроили торжественную встречу. Увидев на ленточках у некоторых матросов надпись „Ростислав“, Шмидт сказал: „„Ростислав“ — да? Ваш корабль это грязное пятно на всем Черноморском флоте: он усмирил „Очакова“, а его команда расстреливала моего отца…“ Поднялся страшный галдеж. В тот же день на „Ростиславе“ экстренно собрался судовой комитет. Долго спорили, кричали, и дело доходило чуть ли не до драки, но ни на чем не порешили и по случаю ужина отложили заседание до следующего дня. На следующий же день вопрос утратил остроту и как–то больше уже не поднимался».

В этой связи стоит упомянуть и судьбу лейтенанта Михаила Михайловича Ставраки, командовавшего на острове Березань расстрелом Шмидта и его соратников по мятежу. Однокашник Шмидта, он был подвергнут морскими офицерами обструкции за участие в «полицейской акции» и достаточно рано ушел в отставку. Ведь, по неписаным законам офицерской чести, он скорее должен был уйти в отставку, а не обагрять руки кровью своего собрата.

Ставраки, по сути, исчез для большинства людей, но в начале 1920–х гг. он был обнаружен чекистами в должности смотрителя одного из маяков близ Батуми (как утверждают, его инкогнито поддерживалось еще и крайней нелюдимостью и неуживчивостью). В 1923 г. он был расстрелян. Как утверждают очевидцы, на суде в последнем слове Ставраки заявил, что всю жизнь мучился от проявленного им малодушия. Но снисхождения у суда он так и не попросил.