Почувствуй

Йетер сложила руки на колени, большими пальцами поглаживая свои ладони, взгляд её остановился на земле, возле ног, обутых в дорогие бархатные босоножки на широком каблуке, что для сегодняшнего, прохладного и пасмурного дня, было странно.

Некоторое время мы молчали, Йетер нарушила это молчание задумчивым рассказом, совершенно не вязавшимся с целью нашего примирения, скорее это относилось к нашей ссоре.

— Я знаю Биркана с десяти лет, тогда его отец примирился с господином Тунгючем, и впервые за долгие годы привез сюда сына на лето. Тогда они жили в другом доме, старомодном, принадлежащем их семье ещё со времен жизни последнего султана. Рядом жили и мы, тогда все жили в таких домах, это лет пять назад мы построили современные особняки с бассейнами и большими окнами, элитными парковками и закрытым въездом на отдельные улицы.

Я молча слушала её, удивляясь, как из высокомерной особы она превратилась в задумывающуюся девушку, вспоминающую свои потерянные годы.

— Мне было девять лет, в округе тогда не было девочек моего возраста, только мальчики, и те не спешили брать меня в свои игры. Единственным приятелем тогда был Анри, его бабушка иногда приводила его с собой, когда приходила на осмотры, но мы никогда не ладили, он с детства былзанудой. Никогда не хотел играть со мной, заходил в библиотеку отца, листал книги на иностранных языках, и делал вид, что разбирается. Особенно он любил делать вид, что не разговаривает на турецком языке, а только на французском. Стоило мне предложить что-нибудь, так он начинал картавить и произносить неведомые мне слова, тогда мне казалось, он просто выдумывал их. Мне не хотелось дружить с ним, но родители заставляли, говоря, что мальчику одиноко, и мне надо составлять ему компанию.

— Почему так было? — Решилась я задать вопрос, все же, о друге Биркана я почти ничего не знала.

— Его дедушка и бабушка всегда жили в городе, у них большая двухэтажная квартира, набитая антиквариатом и умными книгами, такими знаешь, все одинакового цвета, от корешка к корешку, расположенным в правильном порядке. Иногда на осмотр мы приезжали к ним домой, и я оставалась с Анри, пока мама пила чай с госпожой Дюзийде, но у него почти не было игрушек, и комната у него как в музее. Там ваза шестнадцатого века, поэтому лучше не бегать, там портьеры, сшитые из китайского шелка, ранее украшавшие спальню кого-то там, поэтому за ними нельзя прятаться, и всё подобного рода. Они всегда жили далеко, поэтому он не водился с местными мальчишками, а Дюзийде не решалась приводить такого ребенка в чужие дома, мало кто относился к подобному хорошо. Моя мама и тетя выросли на руках Дюзийде, учились вместе с её сыном, а тетя даже была влюблена в господина Чавуша, поэтому они всегда радушно принимали их семье, даже такого ребенка, как Анри.

— Что значит такого ребенка? — Не поняла я, чувствуя, что-то странное, внутри меня будто что-то дрожало, сердце колотилось, будто произошло что-то плохое. Мне стало жарко, хотя солнце скрылось за тучами, и поднялся ветер, я сняла с себя кофту, оставаясь в бирюзовой майке на бретелях, взятую из дома.

— Он родился не в браке, господин Чавуш так и не признал его. Мать Анри довольно известная балерина в Париже, беременность сделала трещину на её карьере, а материнство эту трещину увеличило. Года через три она связалась с господином Алькасом и госпожой Дюзийде, те впервые услышали о внуке, но приняли его. С тех пор ни мать, ни отец Анри, так и не общаются с ним. Господин Чавуш обиделся на родителей, что те взяли к себе ребенка, и очень редко связывается с ними, полностью игнорируя вопросы о сыне. Кадер, я собиралась рассказать о Биркане, а не об Анри. Так что слушай.

Слушать — это для меня сложно. С каждой минутой, мне всё хуже слышались слова, а их смысл почти не доходил до меня, приходилось задумываться, чтобы хоть немного вникнуть, помимо этого, отвлекала ещё тошнота. Так как на своем опыте я не знала, что такое опьянение, мне показалось, что это оно, поэтому не придала значения странным изменениям.