Почти живые

Но я ошибся. Новые незнакомые люди на КП не хотели меня даже выслушать. Меня буквально затолкали в автобус, едва я попытался напомнить о вежливости, как тут же получил крепкий удар в челюсть. За три последних дня нравы ощутимо упростились. А скорее кончилась выдержка. Я так и не разглядел толком своего обидчика и даже его войсковой принадлежности. В автобусе сразу попал в умелые руки двух циничных контрразведчиков — худощавых, нервных, похожих лицами, как сыновья Железной Женщины. Не перебивая друг друга, они сообщили, что все обо мне знают, и предложили быстренько покаяться.

— Давно вы работаете на Радуева?

— Какого рода задания вам приходилось выполнять?

У меня голова шла кругом. Я сказал, что ранен и контужен, могу сорваться.

Они лишь посмеялись надо мной и продолжали задавать каверзные вопросы, надеясь поймать на лжи.

— Он давал вам пользоваться средствами связи?

— Он допускал вас на совещания командиров?

Я стал признаваться, сказал, что встретил там своего бывшего сержанта Раззаева, который сейчас заместитель у Радуева: назвал точное время, номер части, где и когда мы служили. Контрразведчики многозначительно переглянулись: видно, сведения о прохождении воинской службы Шамиля у них уже имелись.

— У вас есть документ офицера запаса?

— Вы хоть понимаете, куда я шел? Кто такие документы берет с собой?

— Хорошо, мы проверим. А зачем вы, бывший офицер-пограничник, пошли в стан врага?

Потом мы беседовали на темы журналистской этики, гражданского долга, меня стращали Уголовным кодексом…

Наконец я понял, откуда растут ноги.

Под утро мои истязатели стали судорожно зевать. Они уже записали все, что я знал о формировании Шамиля Раззаева, имена людей, которых помнил, о готовящемся прорыве с внешней стороны.

Наконец я спросил:

— Ребята, вы что — всерьез думаете, что я лазутчик с той стороны или шпион на этой? И что бы я сказал им: войска прибывают каждый день, вас взяли в кольцо?

— Некоторые журналисты, их не так много, но они есть, выступают в качестве агентов влияния, — пояснил один из сыновей Железной Женщины. Оба уже сливались в моих глазах…

— Справедливо, — пробормотал я. — Почему бы вам не проследить это влияние в телепередачах, в том числе и некоторых западных телекомпаний?

Засыпая, я заметил, что контрразведчики вновь обменялись взглядами.

Меня растолкали и заставили подписать протокол допроса, пояснив, что я используюсь пока в качестве свидетеля, и порекомендовали убираться к чертям собачьим в Москву. В ответ на это предложение я всего лишь мысленно послал их (сил не было, извилины слипались) подальше и отправился искать автобус ребят-собровцев.

Дорога вывела меня к командному пункту на бугре — окопам полного профиля, частично укрытым маск-сетью. Обилие генералов свидетельствовало, что здесь собралось объединенное командование группировки федеральных войск. Конечно, я не пошел брать интервью, до победных реляций было еще далеко. Журналистский долг повел меня к большой палатке в чистом поле. Над ней трепетал на ветру белый флажок с красным крестом.

Если хочешь знать о войне правду — посиди под огнем в окопах. Если хочешь знать всю правду — посети полевой медпункт.

Я пошел по размолоченной колесами и траками колее, земля очередной раз слегка подмерзла, поэтому до палатки добрался довольно быстро. Убитых я заметил не сразу. Они лежали на брезентовых носилках с металлическими ручками, прямо на земле, брошенные, отставленные, торопливо отодвинутые в сторону, неожиданно и бесповоротно ставшие чужими в суете чужой жизни. На остывшие тела падал мелкий колючий снег, медленно заметая, будто укрывая от чужих болезненно-любопытных глаз. Лица обоих наспех прикрыли кусками брезента — неживые, уже не спутаешь даже с тяжелоранеными, коматозными. Видно, чтобы вытащить их из-под огня, пришлось долго тащить волоком по полю — одежда была донельзя грязной, бушлаты — изодранные и окровавленные. Кисти рук еще не охватила смертная судорога, но поразила ноги убитых. У одного не осталось ни ботинок, ни носков, будто страшная сила сорвала их, оставив человека в этом нелепом униженном, постыдном виде. На втором были ботинки с высокой крепкой шнуровкой и твердой рифленой подошвой, грубые и неприглядные, как и сама война.

И все, что им досталось: грязная солдатская одежда и неумолимая, негаданная смерть вдали от дома. У каждого она — своя, их же выбрала сегодня, так преждевременно и несправедливо. Труп поспешно кинули на носилки, одна нога неловко подвернулась. Такие же пыльные солдатские ботинки на убитых мне долго снились после Афгана. Все повторяется — пронзительно и жестоко. Эти ребята тоже никогда не смогут встать, пойти, их тела отныне будут переноситься с места на место, грузиться и перегружаться, пока не обретут подземный покой.

Порыв ветра сорвал брезент, открыв лицо убитого. Полуприкрытые веки, черные усы и щетина, строгое выражение лица, будто посмертное предупреждение живым. Я поспешно прикрыл голову, заметив расплывшиеся бурые пятна вокруг шеи.

Мертвых унесли в подсобную палатку.