Почти серьезно...

— Что? Что тоже?! — удивленно подняв брови, спросил Михаил Николаевич.

— Уйду…

— Ну и, пожалуйста, уходите… — вскипел Карандаш. — Пишите заявление.

Так я и сделал.

Карандаша наши заявления расстроили, но расстались мы с ним все-таки спокойнее, чем его прошлые партнеры…

Вот когда мы были у Карандаша…

В Москве проходил международный шахматный турнир, и режиссер Арнольд поставил в честь этого события специальный пролог.

На манеже разостлали раскрашенный под шахматную доску ковер, и в самом начале пролога его участники (в основном клоуны) начинали спорить, кто какую фигуру будет изображать. Каждый хотел быть королем. Все по очереди подбегали к инспектору манежа и заявляли: «Королем буду я! Меня любит публика». Самым последним тонким голосом кричал Карандаш:

— Королем буду я. Публика любит меня!

Наверняка не предполагали авторы пролога, что после реплики Карандаша зал взорвется долгими аплодисментами. И в первый день, когда шел пролог, это выбило из колеи всех участников, и прежде всего самого Карандаша. Он даже на минуту забыл, что ему полагается делать дальше.

(Из тетрадки в клеточку. Март 1950 года)

Карандаш научил нас многому.

Мы благодарны ему за его школу. Мы познали премудрости кочевой цирковой жизни. Мы научились серьезно и бережно относиться к каждому найденному смешному трюку, умению использовать его в нужный момент. В Карандаше легко уживались мягкость и твердость характера, бережливость и неожиданная щедрость. Многие артисты брали в долг у Михаила Николаевича) и некоторые долги не возвращали, а когда произошла денежная реформа, он сказал, что тысяч двадцать ему так и не вернули (старыми, конечно). И это правда.

Как и всем артистам, костюмы и реквизит Карандашу делали в специальных производственных мастерских за счет цирка. Но кое-какие вещи для работы он покупал на свои деньги.

— Если вам нужны вещи, которые не могут приобрести в цирке, покупайте их сами. Тросточку там какую-нибудь, дудочку, шляпу смешную, да мало ли что можно купить с рук. Никогда не жалейте денег на реквизит. Реквизит нас кормит, — любил приговаривать Михаил Николаевич.

Мы с Мишей это усвоили и постоянно приобретаем что-нибудь за свой счет. Забегая вперед, скажу: уже начав работать коверными, мы придумали иллюзионную репризу, для которой требовалась трюковая бутылка из оргстекла. Ни одна мастерская не бралась изготовить ее. И только один мастер-умелец, выслушав нас, сказал, что может выполнить наш заказ, но при этом заломил по нашим тогдашним заработкам астрономическую цену. Задумались мы, стоит ли тратить деньги. А потом вспомнили фразу Карандаша «не жалейте денег на реквизит» и не пожалели. Реприза получилась хорошей. Исполняли мы ее долгие годы.

Поражала меня работоспособность Михаила Николаевича. Нельзя себе представить Карандаша ничего не делающим. Только перед вечерними представлениями он позволял себе час отдыха (лежал на диване в гардеробной), а потом три часа с полной отдачей работал на манеже.

Поздним вечером — представления заканчивались около двенадцати ночи — он надевал на круглую болванку мокрый от пота парик и, сняв грим, проводил с нами длинные беседы — «пятиминутки».

В антракте к нему в гардеробную редко кто заходил. Он не любил посторонних разговоров во время работы. Если и приходили художники, авторы, то говорили с ним только по делу. Странно, но Михаил Николаевич всегда смущался, если его узнавали на улице.

— Никулин, пойдемте отсюда, — говорил он мне в магазине, — кажется, меня узнали.

Маленького роста, с виду слабый, на самом деле Карандаш физически сильный и выносливый человек. Меня поражали его развитые, сильные руки.

— Я художник. Я скульптор. Я фотограф. Я слесарь. Я плотник… У меня много профессий, — любил вставить в разговоре Карандаш.

И Михаил Николаевич действительно неплохо рисовал, занимался лепкой, у него это прилично получалось; реквизит он делал часто самостоятельно — обточить деталь, смастерить что-то своими руками для него удовольствие.