Почти любовь

– У тебя, кажется, выходной, – замечает она как бы невзначай, постукивая ноготками по столешнице. – А ты здесь, как и на прошлой неделе и позапрошлой. Совсем себя не жалеешь, Саш. В твоей профессии отдых необходим. Выгорание – наш главный враг, – ее внимание переключается на открытую историю болезни, и улыбка становится задумчиво-понимающей.

– Я не устал, Тома, – тряхнув головой, закрываю карту Веснушки и убираю в ящик. – Стал ловить себя на мысли, что на работу иду с большим удовольствием, чем с работы, – неожиданно признаюсь я и добавляю со смешком: – Наверное, втянулся.

– Или дома все не так радужно, как хотелось бы, – Тамара кивает каким-то своим мыслям, устремив на меня проницательный взгляд.

Пару лет назад у нас с Томой случилась короткая интрижка, которая впоследствии перешла в затяжную эпизодическую стадию, как только слухи дошли до ее мужа – главврача больницы. До сих пор удивляюсь, почему он тогда меня не уволил и терпит до сих пор. Майя, разумеется, об этих эпизодах ни сном ни духом, как и о других, которых было немало. Надо признать, образцового мужа из меня не вышло. Моя мать была не так уж не права, когда утверждала, что у нас с отцом много общего. Но от этого понимания я не стал относиться к нему лучше. В отличие от отца, я хотя бы соблюдаю меры предосторожности.

– Розовская, давай я как-нибудь сам разберусь, где у меня радужно, а где так себе, – деликатно пытаюсь закрыть тему. Не хочу, чтобы по больнице снова поползли слухи, а судя по тому, как притихли коллеги в ординаторской, риск такого исхода очень высок.

– Что будешь делать после выписки Матвеевой? – без обиняков спрашивает Тома, неосознанно потирая ободок обручального кольца на безымянном пальце. В выразительных голубых глазах с хитрым прищуром светится неприкрытый интерес.

– А что я, по-твоему, должен делать?

– Девочка тебе нравится, – уверенно произносит Тома.

– Мне все мои пациентки нравятся. Даже те, которым за семьдесят. Или это запрещено законом? – иронизирую я.

– Ну ей не семьдесят, Кравцов, – без тени ехидства или иронии заявляет Розовская. Я не оспариваю и никак не комментирую. – Ты ведешь себя нестандартно. Трясешься над ней, прибегаешь в свои выходные. Это не мое дело, но будь осторожен. Девушка серьезно больна, а ты женат.

– У нее ремиссия, – резко обрываю Тому, ощущая, как к горлу подступает горькая желчь.

– Я знаю, Саш, – отведя взгляд в сторону, Тамара проводит ладонью по густым темным волосам, собранным на затылке в аккуратный пучок, вымученно улыбается. – Прости, что лезу со своими советами, но я старше и работаю здесь гораздо дольше. Много чего успела повидать. Пойду, дел вагон, а я тут с тобой торчу…

– Иди, Тома, – провожаю женщину легким кивком. Еще раз бросив на меня тяжелый взгляд, Тамара встает со стула и грациозно идет к двери ординаторской, попутно желая хорошего дня остальным коллегам.

После ее ухода я становлюсь эпицентром всеобщего внимания, и это меня до скрежета зубов бесит.

– Кравцов, ты бы и правда притормозил, – первым подает голос Тимур Алиев, старший анестезиолог клиники.

– Сам разберусь, – отрезаю я, закрывая тему. Алиев, стрельнув в меня осуждающим взглядом, пожимает плечами и затыкается.

Конечно же я понимаю, от чего меня пытаются предостеречь. Как активно практикующему хирургу-онкологу мне хорошо известны риски и последствия, но, черт, я не собираюсь обсуждать Веснушку с кем-либо. Сам осознаю, что ситуация вышла из-под контроля. Думаю о ней каждую свободную минуту, из головы не выходит ни днем, ни ночью. Желание вылечить, сделать все возможное и невозможное, чтобы вернуть Олесю к нормальной жизни с минимальными потерями, превратилось в какую-то нездоровую одержимость.

Я же помню, какой она была… энергичной, непосредственной, искренней, бесконечно щедрой, доброй. Особенной во всех смыслах этого слова. Теперь, оглядываясь назад, я многие ее странности воспринимаю совсем по-другому. Она старалась объять необъятное, заполняя бурной деятельностью каждое мгновение жизни, потому что боялась не успеть… Потому что, как никто, знала, как хрупок мир и скоротечно время.

Допив остывший кофе, я покидаю притихших коллег и быстро шагаю по запутанному лабиринту больничных коридоров. История болезни подмышкой, руки в карманах халата, в голове полный сумбур, а в груди непонятное волнение. Я иду к Олесе с хорошими новостями и вроде бы должен испытывать облегчение от того, что тяжелый период остался позади, но внутреннее беспокойство растет по мере приближения к палате. Последние десять метров я почти крадусь, чувствуя себя крайне глупо и странно.

В голове набатом стучат слова Тамары, вызывая целую бурю противоречивых эмоций. «Что ты будешь делать после выписки Матвеевой?»

Не знаю, что именно меня так задело в этом вопросе. Может то, что я и правда не знаю на него ответ?

За пару месяцев в роли лечащего врача Веснушки я успел прикипеть к ней так, как не смог в течение года, прожитого вместе в Москве. Вряд ли это можно объяснить одной только навязчивой идеей избавить бывшую девушку от смертельной болезни.