Почти как брат

Он обернулся, привстав, и увидел силуэт, который моментально узнал. Силуэт призывно махнул рукой — дважды, широким жестом.

— Дим?

— Иди сюда, — позвал Димка.

— Ты фонарик принёс?

Коробка из-под монпансье или чего там, правда, оказалась пустой, набитой каким-то пеплом; в банках по преимуществу была невообразимая бурая субстанция, в двух — нечто вроде маринованных помидоров, под ровным белым слоем мути и в непрозрачном рассоле. Бока у них расползлись. Было ещё что-то, слоистое, как коктейль, с выпавшим осадком. Кирюха вдруг представил, что будет, если проткнуть крышку, воткнуть гофрированную трубочку и глотнуть, и его спазматически передёрнуло.

Книги на полке, которых было меньше, чем ему показалось сначала, заплесневели — он прикоснулся раз, понял, отдёрнул руку и больше не стал их без фонарика трогать.

— Иди сюда, я тебе кое-что интересное покажу! Там, в доме.

— А что там?

Силуэт молча махнул рукой.

Вздохнув и ощущая неясное раздражение, Кирюха начал подниматься. Нога ныла. Он только теперь, запоздало, понял, что поездка ему не очень-то и нравится. Да и по Димке, честно сказать, это тоже было заметно, ещё раньше.

Поднимаясь по корявым ступенькам, он подумал о том, что пора бы и выбираться домой. И хрен с этой шелковицей.

Снаружи всё как-то изменилось, погода ухудшилась, ветер стал мокрым, и даже сюда к нему примешался мерзкий запах удобрений. Сизая муть застилала небо, отбирая жёлтый цвет. Явно собирался ливень.

— Так что там? — спросил он, щурясь на жёлтом предгрозовом свету.

— Пошли покажу.

— Что-то интересное?

— Да, я увидел и сразу назад к тебе.

— Хм. Пошли, — сказал Кирюха. — А вообще, видно, пора выбираться к машине, смотри, какое небо.

Димка не глядя кивнул. Он уже шагал к дому, и Кирюха двинулся за ним.

* * *

Димка пятился вдоль заросшей улицы. Человек, который выглядел, как Кирилл, вроде почти и не шевелился, не гнался за ним, но до него как была пара метров, так и оставалась.

— Дим, да что ты? — всё повторял он. — Да это же я!

В ушах шумело, и Димка почему-то понял, что звона кузнечиков и гудения лягушек он давно, давно уже не слышит — нереальный, низкий, завораживающий гул был под стать жёлтому, дающему дымные, глубокие тени свету.

Димка даже подумал, что, может, он ошибся, что кофта кажется синей в таком свете, или что она и правда никогда красной не была — но он знал, что была, помнил её, брошенную в зале на диване, в лучах солнца, красной стороной вверх. Оттуда Кирюха её и взял перед поездкой.

Дышать стало тяжело, слюна сделалась вязкой, голова — отвратительно лёгкой. Казалось, что он сейчас упадёт, ноги не держали, словно их выпотрошили, пока он не заметил, и набили соломой.

Этого не могло быть. Не могло быть.

И, главное, он ничего бы не заметил, если б не кофта.

Это почему-то ужасало больше всего.

* * *

Кирюха шёл за Димкой, сам чувствуя нетерпение — что там такое он нашёл? Чего он вообще полез в дом, направляясь за фонариком — это был другой вопрос.

Димон же загадочно молчал.

Когда они пересекли двор и приблизились к дому, Кирюхе вдруг показалось, что не загадочно. Показалось на секунду, когда он глянул в сторону и Димон ушёл на край поля зрения, что того вообще здесь нет — так, тень упала под ноги. Он вернул взгляд. Знакомая спина, лохматый затылок.

Но отчего-то в этом молчании его начинала брать оторопь. Голоса кузнечиков и лягушек слились в один вязкий гул, да, впрочем, и голосами-то они никогда не были — животный шум. Свет казался нереальным, словно на мир — или на отдельно взятое Бунёво — поставили фильтры.

— Дим, ну что там? Скажи.

— Идём, — полушёпотом, не оборачиваясь, ответил Димка, махнув рукой, как пловец в зелёном море травы.

Что-то было не так в этом, но что? Кирюха нахмурился и вслед за другом ступил на крыльцо.

* * *

Почему-то возникла мысль про мультитул. Что, как, зачем, что он им собирался делать, он не знал. Но пятился в ту сторону, ко двору с вываленным наружу забором, где на бетоне, в пакете, лежала Кирюхина борсетка с инструментом.

Он был в шаге от того, чтобы бежать со всех ног, и в миге от того, чтобы закричать во весь голос.

* * *

Высокая крапива и отцветшие одуванчики росли сквозь ступени. Димка поднялся на веранду, грязную, заваленную какими-то растоптанными газетами, и протиснулся в почерневшую от времени, заклинившую дверь. Кирюха сунулся было за ним, сделал шаг внутрь.

И замер.

Не потому, что стены были закопчены, что на неразобранной печи была завешена шторка, из-под которой свешивался грязный рукав. Не потому, что в доме было совсем уж темно, не потому, что из-под комода, стоящего прямо в центре комнаты, натекла какая-то вроде лужа на засыпанный глиной гнилой пол.

Не потому, что отсвечивало из соседней комнаты едва видной полоской то зеркало.

И не потому, что посреди помещения чернильным провалом открывался люк в подпол и Димон направлялся именно к нему.

А потому, что на крыльце крапива не была ни примята, ни сломана, как и трава во дворе.

Кирюха остановился. Ему вдруг резко не понравилось происходящее. Стало жарко в этом сыром и затхлом доме, и очень захотелось обратно, пусть на неприятный жёлтый свет.