Почти фантастика

Кроме болоньи и свитера на парне, на девушке привлекали внимание зеленая брезентовая куртка с рядом ярких значков над нагрудным карманом, и юбка из клетчатого тусклого штапеля. И длинные носки. И черные ботинки с тупыми носами. А у парня, наоборот, ботинки были остроносые. Но совсем не такие, как сейчас. Они были коричневые и на толстой черной «микропорке». Вот так это раньше называлось.

— Может, иностранцы? Стиль, может, такой… «Совьетик», типа?

— А говорят-то по-русски…

Там, в углу, тоже разговаривали. Совсем не громко, но пустой зал доносил каждое слово.

— Смотри, Саш, какие тетки странные. А берет какой, берет!

— Иностранки — сразу видно, — солидно отвечал Саша. — Они там у себя с жиру бесятся. А потом все равно к нам едут. Потому что у нас — культура, блин. Сейчас вот, спорим, выйдут на Желябова и пойдут наверняка к Дворцовой. Они всегда туда ходят. Ну, все, что ли? Поели, да?

И они пошли мимо замерших на месте Таньки с Иркой.

И пахло от них совсем не так. И глядели они совсем не так. И за руки…

— Черт! — прошептала Ирка. — Это кто тут у нас в детство свое хотел? Черт-черт-черт. А ну-ка, пошли-ка…

Она схватила подругу за руку и потащила ее за выходящими на тихую улицу. Танька все оборачивалась на свою тарелку, но ногами послушно перебирала, и они успели выскочить буквально сразу за молодежью. Те повернули направо, и пошли куда-то по осенней тихой улице Желябова, пиная на ходу яркие желтые листья и переговариваясь негромко. А Танька вдруг прислонилась к стене и руку правую — на сердце.

— Ой, — только и сказала.

— Ты чо, ты чо, подруга? — забеспокоилась, закудахтала Ирка. — Ты смотри тут у меня! Может, таблеточку, а?

Танька только слабо помахала рукой, мол, и так выкарабкаюсь, а сама все смотрела, смотрела, смотрела…

— Что-то холодно мне стало. Пошли свои пышки доедать…

В зале слева за дверью было столпотворение народа. И очередь. И справа — то же самое. Пожилые и просто очень старые и совершенно седые парочки пили местный странный кофе, мечтательно зажмурившись, хватали серыми бумажками горячие пышки, и шептались восторженно, от чего стоял негромкий гул.

— А, ну-ка, назад, — Ирка руководила Танькой, как опытный дрессировщик. — Спокойно выходим.

На Большой Конюшенной было по-весеннему ярко. Солнце било в глаза, отражаясь от высоких витрин. Народ шел плотно по обеим сторонам улицы. Черные гладкие автомобили загораживали бортами проезжую часть. Вдалеке мигал светофор. Где-то на пределе слышимости играла гитара.

— Знаешь, что, — сказала Танька. — Что-то я уже не хочу этих пышек. Пойдем, пожалуй, в ресторан. Пойдем, а? Выпьем профилактически. А то как-то знобит меня.

— Ну, так ветер-то с Финского… Весна, блин, — щелкнула зажигалкой, отворачиваясь от вездесущего сквознячка, Ирка.

Они пошли налево.

А ровно через пять шагов обе синхронно оглянулись. Потом посмотрели друг на друга и рассмеялись в голос.

— А все равно никто не поверит, — сказала Танька. — Я и сама себе не верю.

— Ты, главное, одна за пышками сюда не ходи, ладно? — заботливо ответила Ирка. — А то здоровье-то уже не то, чтобы по всяким пышечным рассекать.

И они снова рассмеялись.

И кто бы из прохожих понял — чему смеются две солидные дамы, вышедшие из дверей под странной вывеской — «Пышечная»?

Дни творения

— Ох, боженька ж мой… — раздалось со двора.

И что-то громко покатилось, звеня, по высокому крыльцу.

Бог только поежился, ожидая продолжения. Ну, действительно, не очень хорошо вышло, наверное. Большой взрыв получился. Слишком уж большой. Вот сейчас мама и примет какое-то решение, думать о котором пока не хотелось.

Нет, а что вы удивляетесь? У всех богов есть матери. Так и говорят всегда — богоматерь. И учитель рисования, между прочим, всегда становился у окна, когда мама провожала бога в класс, и вздыхал потом пол урока:

— Ах, богиня, богиня…

И отец был самый настоящий бог. Он был по-настоящему всемогущ и всезнающ. Он ремонтировал всему селу мясорубки и телевизоры. Он несколькими движениями пилы и ножа из простой серой доски делал игрушечные сабли и пистолеты — даже лучше, чем настоящие. А однажды приехал на побитой машине какой-то мужик в красном пиджаке, так отец выправил дверь и крыло просто одним молотком. Так выправил, что тот, в пиджаке, при всех поклонился и сказал:

— Ну, ты — бог!

И денег еще дал. Много. Хватило на школьную форму и еще красивые кроссовки, и еще на вкусные конфеты.

Бог сидел у порога на старом половичке, который связала крючком бабушка (ну, да, конечно, бабушка: раз есть мать и отец — обязательно должна ведь быть бабушка!).

Бабушка резала на длинные полоски старые трикотажные свитера, чулки, какие-то тряпки, связывала их в одну длинную ленту, и бесконечно вязала, вязала, вязала крючком, протыкая, цепляя и вытаскивая, и снова туда и сюда… Получались такие яркие разноцветные круглые половички, которые потом дарили всем знакомым, потому что в своем доме под ними уже не было видно пола.