Почерк палача

— Людей не изучили, а выводы имеете, — не сдержался Котов. — Трофимов Гарик — абхаз и пьющий. И национальность не годится, они к своему роду цепями прикованы, а у человека должна иметься лишь одна цепь, и конец ее в руках у Полоза.

— Однако пьющих водку абхазцев тоже встретишь не часто, — упрямился Гуров. — Я его оставляю.

— Лев Иванович, вы начальник, — покорно согласился Котов. — Вы меня спрашиваете, я отвечаю, но соглашаться не обязан.

— Иначе ты бы у меня не работал, Гриша. Ты хороший опер, мы можем иметь разные точки зрения. А Сычов Евгений, почему ты его отметаешь? — спросил Гуров.

— Сычу девятнадцать лет, отец алкаш, мать с маленькой девчонкой мучается, в доме копейки считают. Ну, будь Сыч в банде, значит, получал бы деньги, и не малые, хоть как, а деньги в доме проявились бы.

— Верно, — согласился Гуров. — Парень всегда мог бы соврать матери: мол, подвернулся лох на “мерсе”, удалось сорвать с него. Верно, Гриша, верно, — он тяжело вздохнул и взялся за голову. — Но, по моим соображениям, у Полоза хоть двое, но должны быть свои. Копать надо, машины перегонять надо, больше одного человека со стороны брать не должен.

— Ну, а почему не от соседей, не из парней Рощина? — спросил Котов.

— Потому что свои на глазах, под контролем. А чужие на стороне, могут деньгами звякнуть, — ответил Гуров.

— А кто сказал, что Полоз деньги делит? Он может все у себя держать. Объяснить, что на деньгах все и горят. Если тебе очень надо, приходи, обмозгуем, дело говоришь, так получишь незамедлительно. И машины они почти все поменяли, взяли дороговатые, — объяснил Котов.

— Иномарки все хорошо выглядят, хотя, может, ей пятнадцать лет. С машинами ты загибаешь, а насчет денег недурно решил. Думаешь, он монету придерживает? Такой может, очень даже может, Гриша. Ты умница. — Гуров отодвинул бумаги, откинулся на спинку кресла. — А ты чего результатами экспертиз не интересуешься?

— А я и так знаю, — усмехнулся Котов. — Пистолетик тот самый, его Крещеному подсунули. И пули от него. А пальцев чужих на пистолетике не нашли.

— А вот и нет, пальцы нашли, — сказал Гуров.

— Не верю. Разыгрываете. Если бы чужие пальцы нашли, вы бы всех на уши поставили, меня первого.

— Ты слишком умный, Гриша. А слишком умный еврей — это просто беда, — сказал Гуров. — Ты почти в десятку попал, но не совсем точно. Попробуй, поправь прицел.

Котов задумался, долго молчал, затем неуверенно высказался:

— Один чужой палец нашли, но отпечаток неважный. Можно попытаться установить человека, но придется снять отпечаток подозреваемого на дактокарту.

— Молодец, — Гуров вышел из-за стола, — садись на мое место и руководи.

— Такие хохмочки годятся для одесского Привоза, Лев Иванович, — ответил Котов. — Чтобы ваше место занять, надо, кроме догадливости, еще кое-что иметь. И это “кое-что” длиною в жизнь.

* * *

Борис Вагин больше суток копался в личной картотеке, которую содержал в голове, искал человека, которому можно довериться и поручить лощеного полковника из главка.

Люди находились, и очень даже неплохие, но то одно не так, то другое не в ту сторону.

“Чертова водка! Неплохие мозги испортила! — клял себя Вагин. — Человек наверняка существует, и мы с ним друг друга знаем, но как его вспомнить, как на белый свет вытащить?” Память тайну не выдавала.

Вагин был настоящий опер, он взял у соседа старый справочник Союза художников и начал листать, просматривая каждую страницу, начиная с буквы “а”. Каких только фамилий и имен не существует! Жуть! Если он наткнется на нечто схожее, так вспомнит обязательно.

На третьем часу опер дошел до буквы “п”, и тут чуть лбом не стукнулся о фамилию Пробер. Не та фамилия, точно, но ясно, что рядом, еще чуть-чуть, только букву переставить или отнять.

И Вагин наконец вспомнил, но не фамилию, а кличку — “Робер”. И фамилию человека этого вспомнил, и где он жил лет пятнадцать назад. Если не убили и не в зоне, то все верно, Робер возьмется, не продаст, выполнит.

Вагин приехал по старому адресу рецидивиста, осторожно поспрашивал и в конце концов выяснил, что нужный человек два года назад был жив, но съехал, живет теперь в Митине, дом назвали, а квартиру люди запамятовали.

Через полтора часа Вагин въехал в Митино и остановился у нужного дома. Первый человек, которого увидел опер, сидел на лавочке, читал, слегка подталкивая детскую коляску. Вагин сел рядом, вежливо поздоровался, мужчина ответил и равнодушно сказал:

— Лет пять назад калякали, что тебя вместе с бутылкой закопали.

— И ты, Робер, поверил? — удивился Вагин, внимательно разглядывая старого рецидивиста и убеждаясь, что приехал напрасно.

Старый мужик в теплом кашне и домашних тапочках качал внука или внучку, читал “МК”, скоро зашлепает домой.

— Внук? — спросил Вагин.

— С каких дел? — Робер снял очки, взглянул обиженно. — Мы с тобой годки. Сын. Жене тридцать четыре.

— Хвалю. Жизнь наладил, не многим удается, — сказал Вагин, обратил внимание на очки, которые лежали на газете, увидел, что стекла у них простые, без диоптрий, поднял взгляд на Робера и заметил в его глазах знакомую усмешку.