Почему все дуры такие женщины

Ее крылатые фразы

ОБ ОШИБКАХ. Пристают, просят писать, писать о себе.

Отказываю. Писать о себе плохо – не хочется. Хорошо – неприлично. Значит, надо молчать. К тому же я опять стала делать ошибки, а это постыдно. Это как клоп на манишке. Я знаю самое главное, я знаю, что надо отдавать, а не хватать. Так доживаю с этой отдачей. Воспоминания – это богатство старости.

Своим непередаваемым «Шо грыте?» Фаина Георгиевна доводила зал до исступления. Роль спекулянтки оказалась такой заметной в спектакле, что после нее часть публики просто уходила, что очень раздражало Завадского. Он пытался дорабатывать спектакль, смещал акценты, вводил новые сцены, но все равно всякий раз в зрительном зале слышалось:

– Когда выйдет Раневская? Скоро ли?

Билетерши и дежурные тихонько пробирались в зал к моменту появления Фаины Георгиевны на сцене, чтобы «посмотреть Раневскую». Завадский не выдержал и сделал «ход конем» – выкинул эпизод допроса Маньки из спектакля. Раневская попробовала возмутиться, но режиссер заявил, что спектакль о чем-то большем, и этот дивертисмент со спекулянткой стал в нем инородным.

Раневская спросила у него: «Почему?» Завадский ответил: «Вы слишком хорошо играете свою роль спекулянтки, и от этого она запоминается чуть ли не как главная фигура спектакля…»

Раневская предложила: «Если нужно для дела, я буду играть свою роль хуже». Но Завадский сцену обратно так и не вернул. «Что великого сделал Завадский в искусстве? Выгнал меня из «Шторма», – горько усмехалась Фаина Георгиевна.

Истории из ее жизни

Среди моссоветовской молодежи Раневская особенно выделяла Марину Неелову.

«Умненькая, славная, наверное, несчастна. Думаю о ней, вспоминаю. Боюсь за нее. Она мне по душе, давно подобной в театре, где приходится играть (хотя я и не признаю этого слова в моей профессии), не встречала. Храни ее Бог – эту Неелову», – писала она в дневнике. Так получилось, что только одна Неелова сумела понять и почувствовать страшное внутреннее одиночество Раневской, которого не понимали даже старые друзья – те немногие, кто еще оставался в живых. А вот Марина Неелова так отзывалась о ней: «И собака, и цветы, и птицы – все не так одиноки, как она. Страшное слово – одиночество – произносится ею без желания вызвать сострадание, а так, скорее констатация факта. И сердце сжимается, когда это слышишь именно от нее, от человека, любимого всеми…»

Раневская беспокоилась о Нееловой словно о родной дочери, которой у нее никогда не было. Звонила ей, чтобы узнать, как та доехала, заботилась, чтобы та не забыла поесть, беспокоилась о ее здоровье. А прощаясь, нередко говорила, не желая признаваться, что не хочет ее отпускать: «Попрощайтесь с Мальчиком (ее собакой. – Ред.), мне кажется, он скучает без вас».

Любопытные эпизоды

Когда журналисты спрашивали актрису, где она научилась так торговать, та отвечала: «О! У меня был богатый опыт. Начиная с Керчи, Феодосии, в Симферополе». Действительно, это были самые трудные периоды в жизни Раневской – долгие скитания по городам Крыма в попытках не умереть с голоду.

Тогда, конечно, у нее был вариант вернуться с повинной к родителям (Таганрог был не слишком далеко). Но она его даже не рассматривала, предпочитая перебиваться случайными подработками в местных театральных постановках, а когда и этого не было – продавала что-нибудь из своих вещей. Так ей спустя годы и пригодился опыт «спекуляции» времен Гражданской войны.