Почему? Вопрос, который остается всегда

Разбирая дела об убийствах, я все больше узнавала о жертвах, их семьях и немыслимых муках, которые они перенесли. Я не говорю о мучениках или миссионерах, добровольно отдавших жизнь за свою веру, а о невинных жертвах безумных преступлений. Я верю в небесного Отца, Который любит Своих детей и желает всем нам добра. Хотя я не думаю, что все эти ужасные страдания людям причинил Бог, мою веру испытывает на прочность вопрос: «Почему Он не вмешался, хотя мог помочь?» Отсюда вытекает мой следующий вопрос… Если Бог не защитил тех людей и невинных детей, которых подвергали мучениям (хотя некоторые из них даже взывали к Богу о спасении), то где мне взять веру в то, что Он защитит меня? Я хочу верить, но чувствую себя, как тот человек из Библии, который сказал Иисусу: «Верую… Помоги моему неверию».

Вопрос возвращается

У меня есть кое-какой собственный опыт страданий: переломы костей, незначительные операции, автокатастрофа, едва не стоившая мне жизни… Но куда больше я узнал, слушая истории других людей. Когда моя жена работала капелланом в хосписе, за ужином она часто пересказывала мне разговоры с семьями, которые должны были смириться со смертью. Наша еда становилась приправленной слезами. Кроме того, как журналист, я слышал душераздирающие истории от многих других: от родителей, скорбящих о самоубийстве своего сына-гомосексуалиста; от пастора, переносящего усиливающийся натиск мучительного и смертельного недуга; от китайских христиан, переживших зверства Культурной революции.

Поскольку я снова и снова возвращаюсь к вопросу страданий, меня иногда приглашают выступать на тему, поднятую в моей первой книге: «Где Бог, когда я страдаю?» Никогда не забуду тот день, когда я обошел импровизированные мемориалы, возникавшие, словно грибы после дождя, в кампусе Политехнического университета Виргинии, а после стоял перед тысячей студентов, и их такие юные лица были омрачены скорбью о гибели тридцати трех однокашников и преподавателей. Или до ужаса похожую сцену в следующем году, когда я планировал говорить на совершенно другую тему в индийском городе Мумбаи, но из-за террористической атаки на гостиницу «Тадж Махал» и другие здания был вынужден сменить место проведения и тематику мероприятия, вновь вернувшись к вечно актуальному вопросу.

В 2012 году я говорил на эту тему трижды, обращаясь к аудитории в самых удручающих обстоятельствах: первый раз — после катастрофического стихийного бедствия; второй — в городе, разрушенном войной; а в третий это было ближе всего к дому, и, быть может, потому оказалось наиболее тягостным событием.

В марте я выступал перед общинами в японском регионе Тохоку в первую годовщину цунами, которое ударило в берег со скоростью реактивного авиалайнера, ломая, как палочки для еды, железнодорожные полотна и разметая по разоренной местности корабли, автобусы, дома и даже самолеты. Получив в наследие от катастрофы 19 тысяч погибших и целые деревни, смытые в море, страна деловых материалистов, у которых обычно не хватает времени на богословские вопросы, теперь не могла думать ни о чем другом.

В октябре я говорил на эту же тему в Сараево — городе, который четыре года провел без отопления, газа и электричества, со скудными поставками продуктов и воды, выдержав самую долгую осаду в истории современных войн. Десять тысяч жителей погибли от пуль снайперов и ежедневных обстрелов артиллерии, когда снаряды и мины сыпались с неба, словно град. Один из переживших осаду признался мне: «Самое худшее — это то, что ты привыкаешь к злу. Знай мы заранее, сколько это все продлится, то, наверное, покончили бы с собой. Но со временем тебе становится все равно. Ты просто пытаешься выжить».

Когда 2012 год приближался к завершению, мне выпала задача, наверное, самая сложная из всех, но не с точки зрения количества страданий — разве их можно измерять количеством? — а по накалу полнейшего ужаса и глубочайшей скорби. В первые выходные после Рождества я обратился к общине Ньютауна, штат Коннектикут, — города, содрогнувшегося от бессмысленного убийства двадцати первоклассников и шести учителей и других сотрудников школы.