Почему плакал Пушкин?

Недаром напрягали силы
Олимп и Пинд и Фермопилы.
Освободилась от оков
Страна героев и богов,
Тиртея, Байрона и Риги.

В царствование Александра I в России одновременно были два равноправных министра иностранных дел. Корфиот, то есть грек, рожденный на острове Корфу, граф Иван Антонович Каподистрия, он же Иоанн Капо д’Истрия, с 1816 по 1822 год ведал Востоком. Вместе с тем его считали видным деятелем Этерии – подпольного движения, готовившего освобождение Греции от турецкого владычества.

Выходец из Австрии, К. В. Нессельроде ведал Западом. Вслед за австрийским канцлером князем Метгернихом олицетворял реакционное направление.

Александр I с симпатией относился к Каподистрии, но в решительные минуты принимал сторону Карла Нессельроде. Австрийские политики были постоянными противниками этеристов, а также филэллинов – так называли друзей Греции.

Талант поэта, приверженность к свободе, преданность греческому делу – все это соединялось и воплощалось в фигуре Байрона.

Впоследствии, в 1866 году, Егор Ковалевский напечатает биографический очерк «Граф Блудов и его время», где так и напишет: «…Имя Байрона, как защитника Греции, было громче и славнее, чем имя поэта, и возбуждало всеобщий энтузиазм».

Стихи Байрона немедленно становились доступными благодаря парижским изданиям. Отличные построчные переводы Амадея Пишо сохраняли все сатирические оттенки.

П. А. Вяземский, когда просил прислать что-либо из стихов недозволенных, презревших печать, всякий раз спрашивал: «Нет ли чего новенького из байронщизны?»

Главными сочинителями рукописной «байронщизны» были сам Вяземский и Пушкин. Современники Пушкина, кто в похвалу, кто в осуждение, величали его «русским Байроном».

Недели за две до высылки Пушкина из Петербурга, 22 апреля 1820 года, в газете «Русский инвалид» появилось «письмо в редакцию». Эту скрижаль подписал один из руководителей санкт-петербургского учебного округа. Тот самый Д. П. Рунич, который через год осуществит разгон лучших преподавателей СПб-го университета. Письмо обвиняло в неблагонадежности «английского безбожника», «лорда-стихотворца». Имя юного русского поэта осталось не названо. Однако именно оно было мишенью печатного поклепа.

Сей «крик души» старался выглядеть самостоятельным, но был лишь подголоском уже предрешенных карательных мер. Оказывается, не является новинкой, не был изобретением XX века «подготовительный» текст, после которого произвол уже вроде бы не произвол, а исполнение «настояний общественности».

Вот как запредельно благонамеренный Рунич ниспровергал приверженцев свободы:

«Кто заразится бреднями Байрона – такой погиб навеки; подобныя впечатления, особенно в юных сердцах, с трудом изглаживаются. Поэзия Байронов и приписываемое им достоинство гениев и истинных поэтов родят Зондов и Лувелей!»

Эти имена политических борцов, успешно совершивших покушения в Пруссии (1819) и во Франции (февраль 1820), то прямо, то косвенно с одобрением упоминались в эпиграммах Пушкина.

По части бахвальства и пустомельства Рунич ничем не отличается от наших нынешних кликуш:

«Вера и отечество, храбрость и великодушие – вот предметы, достойные русского воина! Благосостояние его родины на сих только, выдержавших все обуревания житейского моря, твердынях и основано. Что ему нужды до ядовитых, заразительных мечтаний французских, английских и германских поэтов, филологов и философов? Он знает, что жизнь его, деятельность и все способности принадлежат Богу, государю и отечеству…»

И еще наставлял сей виртуоз по части обличения крамольных мыслей:

«Я вооружился… против гения и поэзии английского лорда-стихотворца, у которого, вероятно, довольство, праздность и желание чем-нибудь прославиться вскружили голову.

Я не мог остаться равнодушным там, где дело идет о вреде, который что-либо соотечественникам моим причинить может… Ревность ко благу отечества должна одушевлять нас во всех отношениях и случаях».

В заключение Рунич еще раз призвал возвещать «храбрым воинам и мирным гражданам торжество веры над неверием, великодушия над злобою, бескорыстия над алчностию, добродетели над пороком. Вот предметы, достойные внимания русских! Будем держаться сего светоча, не обращая и внимания нашего на чадныя факелы лжеименного разума».

Трудно понять, почему это обвинительное косноязычие не включено в круг интересов пушкиноведческой администрации. Не для того ли замалчивалось, чтоб не подрывать практику составления подобных «заказных писем», в коих «общественность требует» всего того, что властям в данный момент приспичило?

Судьба жестоко покарала Дмитрия Павловича Рунича. Ему довелось дожить до эпохи реформ. Выпрашивая у когда-то уволенных им профессоров материальную помощь, он принялся писать совсем другие письма, из которых надлежало понять, что, в сущности, он всегда в душе разделял передовые взгляды. Да вот, время было такое… Да вот, начальство принуждало…