Сразу же после того, как судьи приступили к чтению, подтвердились предположения (впрочем, не требовавшие большой проницательности), что он − обвинительный: приговор практически слово в слово повторял обвинительное заключение, вплоть до арифметических ошибок, которые в нем содержались. Кстати, на них еще на ранней стадии процесса указывала сторона защиты, но суд не обратил на эти замечания ни малейшего внимания, как, впрочем, и на все другие выступления адвокатов. Суду с самого начала было ясно, куда грести.
Еще за несколько дней до чтения приговора один из самых компетентных российских экономистов научный руководитель Высшей школы экономики Евгений Ясин заявил по «Эху Москвы»:
− Прокуратура может рассчитывать на быстрое решение суда в свою пользу, независимо от доказанности обвинений… Есть твердая позиция, что Ходорковского и Лебедева ни в коем случае нельзя выпускать на свободу. Это чисто политическое дело, не имеющее никакого отношения к правосудию.
Впрочем, суд не особенно торопился. 16 мая, вопреки закону, чтение приговора было прервано еще до окончания рабочего дня, в 14–40, и перенесено на следующий день. То же самое повторилось и 17 мая. Как полагал адвокат Ходорковского Юрий Шмидт наиболее вероятной причиной, почему суд пошел на это нарушение Уголовно-процессуального кодекса, было желание властей снизить интерес общественности и прессы к процессу: «все разумные расчеты» показывали, что при нормальном чтении оглашение приговора никак не могло бы продлиться более трех дней, а вот при таком, растянутом, оно грозило занять недели две; естественно, при этом снижение общего интереса к суду было почти неизбежным.
Вот как описывал обстановку в суде в первый день чтения приговора присутствовавший в зале суда член Европарламента Милан Хорачек:
«В своей жизни я уже принимал участие в судебных процессах. Мне приходилось бывать и свидетелем, и обвиняемым… Но то, что я увидел в Мещанском суде, стало для меня шоком. Для прохода в здание мне пришлось пройти сквозь строй милиционеров. Внутри здания − еще около двадцати вооруженных охранников. Подсудимые сидят в тесной металлической клетке, словно дикие звери. Перед клеткой − еще пять конвоиров. На мой взгляд, это является приговором до суда.
Зал суда представляет собой тесное и душное помещение. Присутствующие на процессе вынуждены находиться вплотную друг к другу, словно селедки в бочке. Окна в зале суда закрыты, видимо, чтобы мы не могли слышать выкрики сторонников Ходорковского, митингующих на улице. Впрочем, иногда их выкрики долетают до участников процесса.
Судьи читают приговор по очереди. Первая из судей читает очень быстро и тихо. Вторая − медленно, но еще тише. Чтобы что-нибудь разобрать, приходится постоянно напрягаться. За три часа чтения судьи зачитали лишь малую часть приговора. В ходе процесса судьи явно отдают предпочтение заявлениям представителей обвинения…»
Перед зданием суда проходили пикеты не только сторонников, но и «противников» Ходорковского, причем последние, в отличие от первых пользовались абсолютным благорасположением милиции.
Формально сторонникам тоже было разрешено проводить пикеты, но это только формально. Когда, например, 23 мая пикетчики пришли на указанное им место, то увидели, что власти согнали туда разнообразную строительную технику − бульдозеры, асфальтоукладчики, грузовики… При этом никаких работ не велось: рабочие в оранжевых жилетах просто сидели, стояли, играли в нарды… Только поодаль от этого места двое вскрывали асфальт…
Милиция разрешила пикетчикам расположиться лишь метрах в полуторастах от здания суда −
на узком тротуаре, обнесенном металлическими заграждениями. Вдоль заграждений плотной стеной лицом к пикетчикам стояли милиционеры и омоновцы…
Несмотря на все это демонстранты все же высказали то, что хотели высказать. Они скандировали: «Свободу Ходорковскому! Свободу политзаключенным! Свободу народу!». На заборе вывесили плакаты: «Приговор Ходорковскому − отмена права собственности в России», «Сегодня он, а завтра − все мы».
Напротив, «противникам» Ходорковского были созданы все условия для их «волеизъявления». Слова «противники» и «волеизъявление» я беру в кавычки из-за больших сомнений, что это действительно были противники и что они действительно выражали какую-то свою волю. По крайней мере, часть из них привозили «организованно» − на автобусах. Эти «пикетчики» стояли молча, держали плакаты, отпечатанные одинаковым профессиональным способом. На вопросы, каким образом они узнали о предстоящей акции и как им удалось прорваться через тройной кордон ОМОНа, «пикетчики» угрюмо бормотали, что им «не положено» отвечать ни на какие вопросы. Впрочем, на вопрос, кто такой Ходорковский, некоторые неуверенно отвечали: «Кажется, МММ…»