Почему не иначе?

Скорлупа. Разгадать это слово легче, если знать, что в самой давней древности оно звучало как «скорупа» и было производным от «скора» — «шкура», «кожа». Но затем под воздействием глагола «лупить» оно было услышано и понято как «скоролупа» — быстро снимаемая шкурка. Что это так, пожалуй, лучше всего доказывает существование народного синонима «скорлуща», явно связанного со «скоро лущить». А ведь мало кто скажет, что «скорлупа» и «скорняк» — специалист по обработке шкур — слова близкородственные!

Скорняк. Тот, кто занимается выделкой скор — так по-древнерусски назывались шкуры животных.

Скот. В «Повести временных лет», старейшей нашей летописи, про князя Ярослава рассказывается: «Начаша он скот собирати от мужа по 4 куны, а от старост по 10 гривен, а от бояр по 18 гривен…» Ясно, что «скот» тут означает не «животные», а «деньги». Но в других источниках читаем: «Не скот во скотех коза, а не зверь во зверех ёж…» Вот уж здесь явно: «скот» — домашние животные. Почему такая разноголосица?

В ней нет ничего странного. В латинском языке «пёкус» значило «скот», а «пекуниа» — «деньги». У греков «ктэнос» могло означать и «скот» и «имущество, состояние». Во время оно стада и были основным достоянием людей. То, что вчера значило только «животина», завтра могло приобрести значение «деньги», потому что мало-помалу живые мычащие ценности начали заменяться условными денежными значками.

Но все-таки откуда же взялось само слово «скот», что бы оно на протяжении веков ни обозначало? Этимологи обычно указывают на готское «skatts» — «деньги», на современное немецкое «Schatz» — «сокровище», «богатство» как на слова, находящиеся с нашим «скот» в соответствии. Так что же? Мы просто позаимствовали у соседей-готов это слово? Скорее, как раз наоборот. Обычно слова бывают тем древнее, чем конкретней, вещественней, проще их значение, и тем моложе, чем оно отвлеченней, умозрительней. Так как «деньги», «богатство» куда более отвлеченные понятия, чем «скот», то, видимо, славянское слово древнее германского варианта. А тогда его путь шел из славянского мира в германский, а не наоборот.

Слава. Встречается во многих славянских языках, будучи связано со «слыть», «слово» и тому подобными словами. Смысловые отношения между «слава» и «слыть» похожи на отношение между «молва» и «молвить»: молва возникает, когда все «молвят»; слава — когда кто-нибудь один «прослывет?.. Ведь в народной речи крепко живет и понятие о «дурной славе…»

Славяне. Как ни огорчительно, но мы все еще не разобрались окончательно в происхождении нашего племенного имени. По одним гипотезам, оно близко к «слава»: «славяне» — «славные, прославленные люди». Это вполне естественный способ называть себя. Индейцы — «иллины», готтентоты — «коин-коин», чукчи — «ораветланы» — все это «люди из людей», «прекрасные люди»; таково значение этих самоназваний.

Но другие языковеды возводят имя «славяне», которое в древности звучало как «словене», к основе «слово»: оно могло обозначать «владеющие словом», «умеющие говорить», в отличие от остальных «объязычных», «немых» народов. Такие самонаименования тоже не редкость среди народов мира. И тем не менее окончательное решение еще не найдено, все предложенные варианты встречают возражения. Может быть, став языковедом, вы займетесь этим вопросом? Желаю удачи!

Сладкий. Меня в школьные годы раздражал язык пауки: «Соль — это кислота, в которой водород замощен металлом…» Как так: соль — это кислота?! «Карамелью называется горькое вещество, получаемое при производстве сахара…» А сейчас я поставлю вас перед таким же примерно определением: «сладкий» значит «соленый». Впрочем, «значит» имеет здесь чисто этимологический смысл…

В самом деле, древнерусская форма этого слова была «солодкий» (мы видим ее след в нашем слове «солод»): это на слух уже ближе к «соль». А все остальное, что мы можем узнать о нашем слове, окончательно убеждает нас: в древние времена люди знали единственную приправу для сдабриванья пищи — соль. Сладкого, не считая меда да некоторых плодов, люди почти что не пробовали, и «солодкое» — соленое — было для них «самым вкусным». Потом человек стал узнавать новые вкусовые вещества, узнал прелесть сладкого. И вот старое слово «солодкий», которым русские люди определяли самое вкусное, было перенесено на новое понятие, на вновь узнанное приятное свойство некоторых съедобных веществ.

Недавно, в уже упомянутой мною книге Б. Н. Тимофеева, я прочел жалобы автора на то, что в последнее время о кондитерских изделиях у нас вместо правильного «сласти» стали говорить неверно «сладости». Это точное наблюдение: так оно и происходит. Но можно ли удивляться, когда языку вздумывается заменить слово «сласть» словом «сладость», если в свое время он счел возможным само понятие «сладкий» выразить словом, означавшим до того «соленый»? И ведь ничего страшного не случилось: мы отлично понимаем друг друга…