Почему море соленое

— Иди один, а я пока куплю мяса для пельменей и кое-что для пляжа. Встретимся на углу проспекта Ленина и улицы Кирова, возле гастронома. Полтора часа тебе хватит?

— Постараюсь уложиться.

— Не забудь, что мне еще надо собрать чемодан, замесить тесто, провернуть мясо и налепить пельменей.

И вообще я даже не представляю, как я эти полтора часа буду без тебя.

Видимо, она забыла, что в этом году наш корабль стоял у стенки только сорок один день. Пожалуй, сейчас не стоит напоминать ей об этом.

* * *

Дом, где жил Федор Тимофеевич Соколов, я нашел быстро: как раз неподалеку, у трамвайного парка, я когда-то снимал угол у старушки с драчливым петухом.

На звонок никто не отозвался, я позвонил еще раз, подождал и собрался было уходить, когда за дверью прошаркали чьи-то шаги и хрипловатый женский голос спросил:

— Кто там?

— Федор Тимофеевич Соколов здесь живет?

Звякнула задвижка, дверь приоткрылась, и я увидел пожилую женщину, закутанную в пуховый платок.

— Здесь, — сказала она. — Только он хворает, дак звонить надо мне, два раза. Я-то вот тоже простыла посередь лета. Да вы проходите. Вот сюда. Федор! — крикнула она. — К тебе гости, должно быть, от Константина.

Комнатка, куда она меня ввела, наверное, давно не проветривалась, застоявшийся тяжелый воздух был пропитан запахом пищевых отходов и лекарств. На столе, покрытые газетой, лежали, видимо, остатки завтрака, на подоконнике стояла батарея разнокалиберных пузырьков, на стуле возле кровати — металлический стерилизатор со шприцем. На кровати, подложив под спину подушки, полулежал мужчина с худым, обросшим седой щетиной лицом и свалявшейся шапкой густых темных волос. Это было странно: борода вся белая, а на голове ни одного седого волоса. Выцветшие, глубоко ввалившиеся глаза смотрели на меня вопросительно и тревожно.

— Здравствуйте, — сказал я, соображая, куда бы мне сесть.

— Здравствуйте, — ответил Федор Тимофеевич. — Проходите. Садитесь, вон там, в углу, табуретка есть. Вы от Костюхи?

— Да. — Я взял табуретку, поставил ее возле кровати и сел. — Что с вами?

— Опять вот прихватило. Старое это у меня, от войны осталось. Осколок вот тут застрял. — Он указал пальцем чуть повыше виска. — А вынимать его врачи не берутся. Он там как-то плохо сидит.

— И часто он о себе напоминает?

— Напоминает-то кажный день, но терпеть можно. Вот только когда приступы случаются, тут уж терпежу не хватает. На уколах только и держусь.

— А приступы часто бывают?

— Раньше раза два-три в год прихватывало, а теперь почаще. Годы-то немолодые, поизносился. Да что об этом говорить. Как там Костюшка? Здоров?

— У него все в порядке, здоров. Сын у вас хороший.

— Дак ведь в кого ему плохим-то быть? У нас в родне плохих-то не водилось. Хоть и без матери рос, но не без догляду. А вы кем там значитесь?

— Я командир корабля, на котором он служит.

— Вон оно что! А сами-то откуда будете родом?

— Здешний, из-под Челябинска.

— То-то я по выговору замечаю, что вроде бы нашенский. На побывку?

— Да, в отпуск.

— Костюшку-то к зиме совсем отпустят?

Сказать ему, что Костя решил остаться на сверхсрочную? Нет, это огорчит старика. А почему огорчит? Ведь он сам своим письмом толкнул его на это. А может, Костя решил взять отца туда? Но где они там будут жить? Допустим, комнатку я им выхлопочу, но кто за ним будет ухаживать, когда Костя в море? Да и трогать его с места вряд ли стоит: Север — не курорт. Кстати, курорт ему не повредил бы. Может быть, отдать ему свою путевку? Все равно нам через две недели возвращаться, чтобы попасть во Дворец бракосочетания. И путевка еще не заполнена. Я всегда был уверен в мудрости нашего адмирала: это он распорядился, чтобы, вопреки какой-то инструкции, путевку не заполняли. За такое нарушение даже наказывают, но адмирал, по-моему, привык «вызывать огонь на себя».

Однако путевка офицерская, льготная, Федора Тимофеевича с ней в санаторий не примут. Вот ведь какая незадача!

— Так когда его примерно ждать? — повторил свой вопрос Федор Тимофеевич уже в иной форме.

— В ноябре. Если не передумает, — на всякий случай сказал я. Может, Костя уже написал обо всем, письмо придет через два-три дня, пусть оно не будет таким неожиданным.

— То есть как это передумает! — встревоженно спросил Федор Тимофеевич.

— А вдруг захочет на сверхсрочную остаться? Многие остаются, а Косте служба нравится.

Я ожидал, что Федор Тимофеевич спросит: «А как же я?» Но он не спросил, только вздохнул и перевел разговор на другое, заметив, что я машинально достал сигареты.

— Вы курите, мне это не повредит, я уже на поправку пошел. Створку вон откройте, а то дух тут у меня нехороший. Я не велел открывать, чтобы мухи не налетели, шибко они надоедливые.

Я открыл окно, сел на подоконник и закурил, стараясь выпускать дым на улицу. Внизу, во дворе, галдели ребятишки, гоняя по асфальтированной бельевой площадке шайбу. Теперь я понимаю, почему наши команды так плохо играют в футбол: откуда возьмутся футболисты, когда мальчишки-то даже летом шайбу гоняют?