Почему я?

— Бенджи, — позвал Тини, — отправляйся к копам и узнай, что у них есть по делу о краже кольца.

Бенджи сильно обиделся:

— Ой, да ладно тебе, Тини.

— Окей, — снова попробовал Балчер, — иди и поговори с тем парнем, чтобы он выведал информацию у копов.

— Конечно, Тини, — и снова счастливый, выпив остатки вермута, он быстро подскочил на ноги.

— И не возись с этим всю ночь.

— Конечно, Тини.

Маленький человечек выбежал из комнаты. Тини повернул свой пристальный взгляд из-под тяжелой брови на О’Хару:

— За что тебя посадили?

— Вооруженное ограбление. Мой напарник подрался со своей сожительницей, и она подставила нас.

— Лишь один раз в жизни женщина посмела болтать обо мне. Я подвесил ее на карнизе, на ее собственных колготках, — и он закачал головой. — Она купила слишком дешевые колготки.

20

— Кольцо, — приказал дежурный сержант.

Дортмундер посмотрел на свою левую руку:

— Не могу. Она застряло, я не могу его стащить, — и он беспомощно взглянул на сержанта, рядом с которым лежала, высилась небольшая горка из его личных вещей — кошелек, ключи, ремень. — Это обручальное кольцо.

— У женщины, с которой ты живешь, не было обручального кольца, — возразил арестовавший его офицер, стоящий слева от него.

— Я не женат на ней, — признался Дортмундер.

— Что за проходимец, — и оба задержавший его копов загоготали.

— Хорошо, — произнес сержант и пододвинул к нему бланк с ручкой. — Это список ваших личных вещей. Прочитайте и подпишитесь, после освобождения вам их выдадут обратно.

Дортмундер прижал лист бумаги левой рукой. Рубин под его пальцами ощущался как большая картофелина. Постоянно держать пальцы руки полусогнутыми было неудобно, и со стороны выглядело явно неуклюже. «Джон А. Дортмундер» написал он слегка дрожащей рукой и толкнул форму обратно на середину стола. Его левая рука опустилась вниз, и пальцы сжались.

— Пойдем, Джон, — сказал полицейский слева от него.

И повел Дортмундера через большой зал, через дверь с матовым стеклом, затем через длинный коридор светло-желтого цвета с бледно-зелеными пластиковыми скамьями вдоль левой стены. Он насчитал как минимум тридцать плохо одетых людей, сидящих на этих скамейках. Они выглядели мрачными, скучающими, возмущенными, испуганными, обреченными или смущенными — но явно не радостными. В дальнем конце ряда двое полицейских с непроницаемыми лицами стояли, прислонившись к стене. У одного из них виднелись синие подтяжки.

— Садись там, Джон, — приказал один из копов, и Дортмундер занял свое место на пластмассовой скамье. Офицер, проводивший задержание, не попрощавшись, ушел.

Дортмундер ожидал своей очереди. Дверь в конце коридора, где стояли копы, время от времени открывалась, и тогда очередной задержанный вставал и входил внутрь. Но никто не выходил обратно, а это значит, что-либо там есть дополнительный выход, либо сидящий там минотавр всех их поедал.

Дортмундер сидел, положив руки с полусогнутыми пальцами на колени. Рубин медленно и безжалостно сверлил отверстие в его руке, как лазерный луч. Каждый раз, когда человек в начале очереди уходил, чтобы встретиться с минотавром, остальные передвигались влево, ерзая своим задницами по пластиковым скамейкам. Периодически приводили нового арестованного, и он садился справа от Дортмундера. Когда кто-нибудь начинал шептаться со своим соседом, копы кричали: «Эй, там, заткнитесь». Тишина… жесткая, удушливая и раздражающая.

Есть ли смысл продолжать? Дортмундер знал, что достаточно только встать, показать ладонь левой руки и с неопределенностью, тревогой будет раз и навсегда покончено. Все эти полуневинные люди смогут отправиться домой. И Дортмундера перестанет терзать неизвестность, когда же его настигнет меч правосудия. Всем от этого станет легче — даже ему.

И все же он не решался. Надежды не было, но он все же надеялся.

Ну, нет. Какие могут быть надежды, ведь он отказывается помочь Судьбе в ее необъяснимых замыслах. Каждый полицейский на северо-востоке искал Византийский Огонь, а Дортмундер надев его, сидит с ним в участке. Чему быть того не миновать; и Джону А. Дортмундеру не стоит спешить навстречу неизбежному.

Прошло три часа, время тянулось бесконечно долго. Дортмундер наизусть выучил противоположную стену; каждую трещину и каждое пятно. Этот специфический цвет, кремовый оттенок, надолго «застыл» в его мозгу, как и мозаичная плитка. И коленки его соседей; их он мог, наверное, узнать среди сотен других. Тысяч.

Справа и слева от него сидело несколько знакомых лиц, но так как никому не разрешалось говорить (и кто знал, какие неприятности тебе грозят, если ты признаешься копам, что знаком с тем или иным задержанным), то Дортмундер промолчал. Он просто сидел и время от времени перетаскивал свою попу на следующее сиденье слева. На смену полицейским в конце коридора пришли новые — ни лучше, ни хуже — так тонкий ручеек настоящего вливался в реку прошлого, и вскоре слева от Джона не осталось ни одного человека, а это значило — следующим идет он. И так же это означало, что его левая рука стала видна двум полицейским.