Не осуществилась и надежда восполнить нехватку рабочей силы с помощью советских пленных. Массовая смертность слишком сильно сократила их численность, а из-за оставшихся в живых развернулась конкуренция между военной промышленностью, вермахтом и администрацией оккупированных территорий. Количество советских пленных, занятых в промышленности рейха, росло крайне медленно и, несмотря на повторные «акции» по добыванию новой рабочей силы, никогда не превышало 631 000 человек (август 1944 года), т. е. всего 11 % от общего числа, так как пленные постоянно теряли работоспособность или умирали [31]. Так, в угледобывающей промышленности в первой половине 1944 года было зарегистрировано 32 236 «невыходов на работу» вследствие смерти или болезней, что на 1495 человек превышало численность вновь направленных на работу за тот же период. Важнейшей причиной этого было все еще недостаточное питание. Действие этого фактора усиливалось еще и тем, что рацион каждого отдельного пленного (как в угледобывающей промышленности) был поставлен в зависимость от производительности его труда [32]. Это означало, что и без того обессиленные пленные подвергались процессу всевозрастающего ослабления. Несмотря на негативные последствия этого для военной промышленности, германские власти были не готовы улучшить питание пленных. Это привело бы к снижению рационов питания немецкого населения, чего Гитлер не желал допустить любой ценой, чтобы не ставить под угрозу «боевой дух». Лишь в конце октября 1944 года, когда положение стало уже совершенно отчаянным, рационы советских военнопленных были приравнены к рационам немецкого гражданского населения [33]. Здесь вновь проявляется различие в обращении с военнопленными с обеих сторон. В то время как немецкие пленные получали равные с советским гражданским населением рационы, т. е. разделяли с ним голод, советские пленные должны были голодать, чтобы обеспечить лучшее снабжение немецкого населения. Фактор недоедания усиливался еще и тем, что в слишком многих случаях предприниматели, действуя из идеологического фанатизма или в неприкрытой погоне за прибылью методами рабовладельцев, пытались добиваться от пленных все более высокой производительности труда. При этом они руководствовались провозглашенным гауляйтером Заукелем, генеральным уполномоченным по вопросам рабочей силы, «высшим принципом… добиваться от военнопленных с Востока такой производительности труда, какой только возможно» [34].
Почему все это стало возможным? В конце концов, не в традициях германской армии было допускать гибель беззащитных пленных, не говоря уже о том, чтобы убивать их. На этот вопрос трудно ответить одной фразой. Верхушка руководства, основываясь на идеологических предпосылках, ненависти и презрении, а не на хладнокровно разработанной политике, исходила из того, что можно одновременно преследовать цели истребления и эксплуатации, не давая себе труда задуматься над последствиями. С самого начала можно было предвидеть, что проводимая политика, в особенности в области питания, должна была привести к гибели значительной части пленных. Но в окружении Гитлера сокращение численности славянских масс считалось провозглашенной целью. Очевидно, что он неоднократно давал понять в этом кругу, что гибель от голода советских пленных можно только приветствовать [35]. Но, с другой стороны, он заявил 17 октября 1941 года (когда на территории оккупированной Польши ежедневно погибало уже более одного процента пленных), что «с помощью трех миллионов пленных» «в течение следующих 20 лет» на завоеванных восточных землях будут построены автострады [36].
К этому времени принципиально важные приказы военного командования и пропаганда о «недочеловеке» давно уже создали общее впечатление, что жизнь советских граждан не представляет никакой ценности. Значительная часть вермахта, как офицеры, так и рядовые, подпала под влияние нацистской идеологии и была готова обращаться с «недочеловеками» соответственно. Примечательно, что уже в первые дни войны на Востоке не только подразделения войск СС, но и солдаты вермахта без приказа или отчасти даже вопреки категорическому приказу не брали пленных. Точно так же в руководстве многих лагерей царило мнение, что «чем больше этих пленных погибнет, тем лучше для нас» [37]. Практика истребления из тенденции превратилась в самостоятельно действующий фактор и не нуждалась более ни в каких приказах.