Побратимы

— А вот почитайте признания фашистов, — подает Гриша пачку газет «Голос Крыма». Некоторые места в газетных столбцах обведены карандашом. Читаю сперва в одном номере: «Опять слухи, опять общественная тревога. Обыватель совершенно распоясался…» Затем в другом: «Некоторые безумцы называют даже число, когда придут большевики… Факт остается фактом: немалая часть населения бредит среди бела дня…» В третьем: «Пессимисты ни во что не верят, но делают… пророчества. По их мнению, большевизм победит… Посмотрите, говорят пессимисты, на линию фронта — Орел, Харьков и Таганрог в руках большевиков, теперь уже недалеко и до Симферополя…»

Да, красноречивые признания! Неспокойно в логове врага. Приятно сознавать, что тяжкий ратный труд людей партизанского леса и подполья, их кровь и жертвы не напрасны.

Вечерний радиосеанс только начался, и мы успеваем порадовать обком партии симферопольскими новостями. Через несколько минут Николай Григорьян вручает нам ответную радиограмму:

«Луговому, Егорову. Очень рад установлению связи с Симферополем. Донесите, с кем связались. Устанавливайте связь с остальными. Смотрите в оба, не рискуйте связью и хорошо проверяйте приходящих. Имею данные, что немецкой разведке удается засылать агентуру в наши отряды. Булатов»[40]

Кровь на скалах

Виновного кровь — вода, а невинного — беда.

Пословица

Вести, как и птицы, залетают в лес разные: и добрые и злые.

— Доброе утро, товарищи! — приветствует нас майор Баландин. — Посмотрите, пожалуйста, на этого человека!..

Майор указывает на рослого смуглолицего мужчину, который пришел вместе с ним. Тот радостно улыбается.

— Не узнаете?

— Антонио?!

— Он самый, как говорят у вас.

Майора Костина мы не видели, пожалуй, полгода. За это время его внешность до неузнаваемости изменилась. Когда спустился на парашюте в лес, был круглолицый и бледный, а сейчас лицо похудело, стало скуластым и так загорело, что хоть к африканцам причисляй его. Об одежде и говорить нечего. Желтоватый брезентовый мундир лесного покроя и такой же берет: ни дать ни взять — партизан. Находился он все это время в отрядах Ермакова в Заповеднике.

— Ходил на диверсионные операции с партизанами. Имеет на счету четыре эшелона, — спешит майор Баландин выложить его боевые успехи. При этом он не скрывает ни чувства радости за друга, ни досады за свой боевой счет, который, по его мнению, пуст.

Расспросы о здоровье и делах, о жизни наших боевых друзей в Заповеднике, разговоры о предстоящем отдыхе на Большой земле, который, вопреки отказу испанцев, предоставляет им Крымский обком, надолго отрывают нас от обычных дел.

Несколько часов спустя — новая радостная встреча. Иду в школу диверсантов — проверить, как работают новые инструкторы подрывного дела, подготовленные Баландиным и Соллером. Вдруг за спиной знакомый голос:

— Привитаемо вас! — Попадаю в сильные объятия Беллы (Якобчика). — Повернулись, Николай Дмитриевич! И усему лесу принесли поздравления от солдатов и офицеров «Рыхла дивизии»!

Якобчик молодцевато вскидывает к виску руку, и на его осунувшемся, давно небритом лице играет веселая улыбка. Радостно блестят глаза Штефана Малика.

Вернувшись в лес после недельного отсутствия, они не столько словами, сколько улыбками потрескавшихся губ и сверкающими радостью глазами докладывают: особое задание обкома партии и командования выполнено.

— Наши листовки читают с большой радостью, — наперебой рассказывают Белла и Штефан. — Многие кажуть, что перейдут в лес да на сторону Красной Армии. Так — на Воинке, так и на других полках.

Появляется комиссар.

— Молодцы! Великое дело сделали, — хвалит он. — Теперь уже не ниточкой, а по-настоящему связана «Быстрая» с лесом. А что слышно об отправке дивизии на фронт? Пойдут все-таки солдаты?

Белла и Штефан отвечают не сразу. Белла снимает пилотку и, вывернув ее, подкладкой вытирает со лба пот.

— Я тако, товарищи, думаю, — убежденно говорит он, — погонят, то пойдут, але стрелять на Красную Армию не станут.

— А заставят стрелять, — дополняет Штефан, — так не будут попадать на красноармейцев. Ниякий немец не уследит, куда словак стрелял — на цель, чи на небо. Тако думают уси словаки.

— А почему вы были в рейде дольше срока? — останавливает словаков комиссар. — Что вас задержало?

— Двое суток утратили на дороге. Усилились патрули. Але причина нам не ведома.

Виктор Хренко еще и еще, подробно расспрашивает Беллу и Штефана о работе, которую те проделали в дивизии. Выяснилось, что словак Рудольф Багар, вместе с Беллой и Штефаном носивший листовки в дивизию и оставленный нами на подпольной работе в Воинке, на две последние встречи к Штефану не являлся. Ребята решили, что он заболел. Но Хренко сделал вывод, что Рудольфа арестовали. Будь он больной, дал бы о себе знать, — говорит Виктор. Решили проверить, что случилось с Багаром[41].

Едва обсудили этот вопрос со словаками, как появился с недоброй вестью Емельян Колодяжный. Только что вернувшиеся разведчики сообщили, что в «Рыхла дивизии» произошла трагедия. Случилось это так.