Побратимы

А ведь верно говорят: нет ничего хуже, чем ждать да догонять. Впрочем, ждать, по-моему, все-таки еще хуже, чем догонять. Сидим в танках. Ни покурить, ни размяться: ноги затекли. Ждем. А вдруг противник вовсе и не здесь пойдет? Вдруг вся наша затея обернется пшиком? Ловлю себя на мысли, если все это столько беспокойства вызывает у меня, то как сейчас чувствуют себя Ковальский и Агафонов? А Шестов? А гвардии полковник Торчин? Чем выше ступенька, тем больше ответственности…

Не напрасно ли мы с тобой, Карпухин, решили выбрать воинскую службу своей профессией? Не жизнь будет, а сплошная ответственность. И не только за себя. Министр обороны тогда сказал, что мы впереди пограничных застав, на каждого из нас там, на Родине, надеются вдвойне. Верно! Мы на самом переднем крае. В случае чего будем первыми. Как бойцы в Брестской крепости в сорок первом. Это ж очень ответственно, Карпухин, чувствовать себя всегда и во всем бойцом Брестской крепости! Впрочем, о чем я говорю? Тебе это давно понятно, потому ты и решил идти в училище.

Ну, так я тебе скажу, Карпухин, что мне тоже все ясно. Кто-то должен варить металл, создавать машины, строить дома, растить хлеб, пилить лес, ловить рыбу, шить одежду и обувь, учить детей, водить поезда, снимать кинофильмы и писать книжки. Но те, кто этим занимается, должны еще и знать, что плоды их труда, все, созданное народом, надежно оберегается.

И потому у нас в стране в таком почете профессия военного, стоящего на высоком и бессменном посту часового Отчизны…

Вот отслужим действительную, Гена, и поступим в училище. Нас обязательно примут. Не могут не принять: оба мы из военных династий Карпухиных и Климовых.

В открытый люк со стороны поля донесся едва уловимый жужжащий звук. Танки? Показалось, наверно… Нет, снова тот же звук.

— Вы ничего не слышите, товарищ гвардии лейтенант? — спрашиваю Агафонова.

— Нет, а что? Значит, показалось.

Тянутся томительные минуты ожидания перед боем…

А ведь не показалось: едва уловимое жужжание стало нарастать, нарастать, и вот уж вполне различим далекий гул танковых двигателей.

— Чолги непшиячельски, увага! — раздался в наушниках голос Ковальского. — Жаднэго стшала, нех оне идон своей дрогой [17].

Ковальский условился с полковником Торчиным, что по радио он будет докладывать только по-польски: «противника» обозначает танковый батальон советского мотострелкового полка, и, вполне возможно, там никто не обратит внимание на польскую речь, если даже услышит ее, настроившись на нашу волну.

Вдали появились танки.

28

«Противник» нас не обнаружил. Промчалась мимо головная походная застава. За ней проследовали остальные танки батальона.

— А мы что ж, так и будем стоять? — забеспокоился Андронов.

— Всему свое время, — сказал лейтенант. — Нашу задачу за нас никто выполнять не будет.

В той стороне, куда скатывался затихающий гул машин «противника», прогремел выстрел. Потом еще и еще. Судя по всему, за рекой завязывался встречный бой. Наступило и наше время.

Снова форсировав реку по мосту, миновав ельник, мы развернулись в боевую линию и стремительно ворвались на полигон. Исход боя был, собственно, уже предрешен. Наш и польский батальоны зажимали «противника» в стальные клещи, и он, отстреливаясь, «теряя» танки, пятился назад, к реке. Вот тут-то и подоспели мы. Заняв выгодные позиции для стрельбы с места прямой наводкой, ударили с тыла.

Одна за другой останавливались машины «противника»: посредники определяли их как подбитые.

«Бой» закончился.

Мы собрались на стоянке возле полигонной вышки. На памятном для нашей роты месте. Здесь гремело наше дружное «Служим Советскому Союзу!» в ответ на благодарность Министра обороны.

Пока командиры совещались у руководителя учений, мы с Генкой и Шершнем отправились к «противнику». Как же не повидаться с Яшей Сокирянским! Увидев нас, Яша бросился навстречу.

— Ребята, живы-здоровы! — переходя из объятий в объятия, твердил Сокирянский. — Рад видеть вас.

— Как служба-то в пехоте? — спросил Генка.

— Все хорошо, Геночка… Батальон у нас отличный. Живем дружно…

— Да это ж ты, Яков, про нас рассказываешь… У вас-то как, спрашиваю?

— Выходит, как и у вас, — весело ответил Сокирянский.

— Выходит, да не выходит. Не вы нас, а мы вас поколотили нынче.

— Ха! Если бы вы одни были, батальон на батальон, то еще посмотрели бы, чья взяла. А так, конечно, Варшавским Договором на нас, бедолаг, обрушились, да еще с тыла зашли.

— Это мы с Генкой там были, — сказал я.

— Так я и знал, разве без вас обойдется? Да, мне прапорщик Альхимович письмо прислал.

— О чем пишет? — поинтересовался Шершень.

— Новостей ворох. Бадамшина на восток перевели. Комбатом. Каменев на курсы младших лейтенантов уехал.

Нам, наверно, и дня не хватило бы на суды-пересуды, да Якова позвали в строй.

— Все, ребята, снимаемся с якоря. Для нас отбой. А вы?

— У нас все еще впереди, Яша. На один день на полигон не выходим. До встречи. Пиши!

— Ладно.

— «Мелким почерком, поскольку места мало в рюкзаке», — прокричал ему вслед Генка.

Мы вернулись в роту. И сразу наткнулись на Тимофея Осокина и Чеслава Новиньского.