Побратимы

Бывают люди, которые чем-то неуловимым притягивают к себе, есть в них что-то такое, невольно вызывающее желание поближе познакомиться. Вайда был, как мне показалось, именно из такой категории людей. На вид лет около шестидесяти, хотя стариком, пожалуй, и не назовешь. Косой шрам через всю щеку, но не обезображивающий лица, густые-прегустые, наполовину седые усы, еле заметная хромота…

Через минуту-другую Вайда возвратился вместе с сыном.

— Вот еще один Вайда, — сказал отец. — Анджеем зовут. — И к сыну: — Сделай все, как я велел. Давай.

Анджей завел мотоцикл.

— Посидим, дорогие товарищи, пока там хозяйка на кухне колдует, — предложил Вайда. — Я вам, если позволите, одну историю расскажу.

* * *

Вайда молчал. Стоял посреди землянки, понурив голову, тяжело сопел, как будто только что переколол кубометр дров. Капитан, все более распаляясь, отчитывал его на чем свет стоит. А он стоял и молчал. За окном — если можно назвать окном узенькую щелку, затянутую зеленой марлей — пискливо тренькала одинокая пичуга. Наверное, та рыженькая, подумал Вайда, для которой он у себя, на огневой позиции, приладил кормушку и по утрам сыпал туда горстку пшена. Интересно, когда она успевала поклевать? Вайда ни разу не видел пичугиной трапезы. Но к обеду кормушка всякий раз была пустой.

— Это вам, капрал Вайда, даром не пройдет, — бушевал капитан. — Надо же было додуматься!..

Пичужка умолкла, видно, спугнула все-таки ее капитанская ругань. Вайда бросил искоса взгляд на капитана, встретился на секунду с его холодными, сердитыми глазами и вдруг неожиданно только теперь осознал, что дело-то вовсе нешуточное, что тут, видно, и впрямь пахнет трибуналом. Неужто трибунал? Неужто тюрьма? Да что же он такого сделал? Пресвятая матерь божья, что же с ним будет?

За спиной Вайды скрипнула дверь, мимо него быстро прошел высокий и, как успел заметить Вайда, довольно пожилой военный в плащ-палатке. Вайде показалось, что он однажды уже видел где-то этого военного. Капитан вытянулся, лихо щелкнул каблуками, повернувшись к вошедшему, выбросил под козырек конфедератки руку для приветствия.

— Что за шум, капитан Порембский? — жестко спросил вошедший. — За версту слышно…

— Пане генерале…

У Вайды сердце захолонуло. Теперь и вовсе пиши пропало, капрал Вайда: уж как генерал обо всем узнает — трибунала не миновать. Сколько же ему дадут? А война кончается. Это уж и без политбесед капитана каждому известно. До Берлина-то рукой подать. От Одры, поди, километров сто, разве чуть-чуть побольше. Неужто не доведется ему побывать в Берлине? Но он же должен там быть, пся крев! [9] Обязательно. Ему нельзя там не быть! Вайда почти не слышал ни одного слова из разговора генерала с капитаном. И без того знал — говорят о нем, о его — надо же было додуматься, в самом деле! — преступлении. Он все также, не меняя позы, стоял посреди землянки, понурив голову, тяжело сопел.

… В Сельцах, под Рязанью, их было трое Вайдов: Анджей, Станислав и он — старший — Мечислав. Все трое служили в одном расчете. Теперь — вот уже почти полтора года — он один. Младшие остались там, в Белоруссии, под Ленино. Тяжелый был бой. Страшный. Этот проклятый их шестиствольный… А потом хлестал крупнокалиберный пулемет. Анджей и Станислав прямо на глазах Мечислава рухнули. Почти одновременно. Он сам потом вырыл могилу — одну на двоих, в прямом смысле братскую. Сам выжег раскаленным гвоздем на доске имена братьев. И еще пониже доски, прямо на деревянном обелиске, покрашенном в неопределенный цвет, выжег слова, которые потом на политбеседе приводил всей батарее пан поручник, нынешний капитан: «Я дойду до Берлина, братья. Я отомщу собаке Гитлеру. Мечислав Вайда».

… Дошел, нечего сказать, пся крев. Кажется, это Вайда сказал вслух, потому что и генерал, и капитан сразу обернулись в его сторону…

— Вы что-то сказали, капрал? — строго спросил генерал, подходя к Вайде.

У Вайды пересохло в горле. Он выпрямился: ордена, медали на груди легонько звякнули.

— Да у вас немало наград, капрал, — не то удивленно, не то вопросительно сказал генерал. — Как же вы, боевой заслуженный воин, додумались до такого? А? Из крестьян?

— Так точно.

— Какого воеводства?

— Жешовского воеводства, пане генерале!

— Гречневую кашу любите?

— Да пропади она пропадом, пане генерале, гречневая каша. Век в рот не возьму!

Генерал усмехнулся.

— Ну уж это зря, капрал. Старые солдаты раньше так и говорили: «Борщ да каша — пища наша». Верно? — Не дождавшись ответа, генерал подошел к грубо сколоченному столу, устало опустился на снарядный ящик. — Капитан Порембский, занимайтесь своими делами, а мы тут потолкуем с капралом…

Капитан лихо козырнул, щелкнул, как и в первый раз, каблуками. Вайда только теперь заметил, что сапоги у капитана сшиты по старинной польской моде, с высоченными задниками, и что начищены они до блеска — хоть сейчас иди на вечерку.

За окном опять затренькала пичуга.

— Так я вас слушаю, капрал, — сказал генерал, и Вайде почудилось, что в его голосе вроде бы и нет сердитых ноток.

* * *