Побратимы

До Сухоречья рукой подать. Сразу за увалом, в низине, возле пруда, центральная усадьба Сухореченского колхоза. А дальше, через овраг, обсаженный карагачом и орешником, вытянулось вдоль пыльного тракта село Сухоречье…

… Уже полыхала кровля. Люди, суетясь, горланя, вытаскивали из правления шкафы, столы, стулья…

Несколько человек с баграми пытались сорвать с крыши горящие стропила. Две пожарные машины, хлюпая насосами, выбрасывали через брандспойты кривые струи воды.

Капитан выпрыгнул из кабины. Подбежал председатель — высоченный однорукий мужчина.

— Берите у баб ведра, ребята, — скороговоркой бросил он, — как бы на избы не перекинулось. Воду из пруда! Бегом, ребята!

— Пожар от молнии, бабушка говорила, водой не гасят. Тут молоко нужно, — вставил Генка, но его никто не слушал.

Огонь на крыше разрастался. И было ясно, что вряд ли удастся погасить его, хотя машины по-прежнему хлюпали насосами. Мы с Генкой выхватили у девчонок-подростков большущие ведра и уже собирались помчаться к пруду за водой, как к нам подошел возбужденный хромой старик.

— Хлопчики, родименькие, — заголосил он, — казна у меня гибнет… Казна гибнет…

— Какая еще казна? — спросил Генка.

— Колхозная казна гибнет, — причитал старик, судя по всему, бухгалтер или кассир.

— Где она?

— Под столом в большой комнате. В несгораемом…

— Чего ж ты, дед, панику разводишь? В несгораемом — не сгорит…

— Он по названию несгораемый… Ящик, обитый жестью… Под столом, в большой комнате.

— А, черт! — ругнулся Генка, бросая наземь ведро.

Я не успел и слова сказать, как Карпухин сорвался с места, в один прыжок подскочил к пожарнику с брандспойтом. Тот окатил его с ног до головы струей, и Карпухин метнулся на горящее крыльцо.

— Стой! Куда?! — выкрикнул, увидев солдата, капитан Бадамшин.

Но было уже поздно. Генка скрылся в дыму, валившем клубами из сеней.

— Астафьев! Кто позволил? — раздраженно спросил ротный.

— Никто не позволял, товарищ капитан.

Бадамшин от злости выругался.

— Что стоите? Таскайте воду! — закричал он на нас и сам схватил брошенное Генкой ведро.

Со звоном полетели оконные стекла, не выдержав жара. Генки не было. На глазах начала прогибаться крыша. Генки не было. Пламя вырвалось из крайнего от крыльца оконного проема. А Генки все не было… К горлу подступил тугой комок, и никак не унять дрожь в руках и коленках. Кричала, голосила толпа. А Генки все не было… Я и сержант Каменев бросились к капитану.

— Т-товарищ к-капитан, — кажется, мы оба начали заикаться, — р-разрешите…

Крайние стропила рухнули, одно из них упало прямо на крыльцо. Над крышей взметнулись длинные багровые языки. В ту же секунду на крыльце появился Карпухин. Одной рукой прижимая к боку ящик, другой, закрыв лицо, он, шатаясь, пытался перелезть через горящее бревно…

— Беги, солдат, беги! — закричали ему из толпы…

Комбинезон на Генкиных плечах, на коленках горел.

От него клубами валил белесый пар.

Капитан, сержант и я, не сговариваясь, бросились ему навстречу. Все произошло в одно мгновение. Кто-то из нас выхватил у Генки ящик, кто-то перетащил его самого через бревно. Кто-то вырвал у пожарника брандспойт и сбил пламя с Генкиного комбинезона.

Потом мы отвели Карпухина в сторонку, отдали деду ящик с «казной» и снова побежали тушить пожар.

Дома отстояли. И правление тоже. Правда, огонь полностью уничтожил крышу. Сгорели перегородки в доме, крыльцо… Пострадали сенцы… Одним словом, капитального ремонта не миновать.

Мокрые, в перепачканных комбинезонах, разгоряченные, собрались мы возле машины.

— Все? — спросил капитан у лейтенанта Астафьева.

— Так точно, все налицо.

— Как чувствуешь себя, герой-пожарник? — Капитан Бадамшин легонько похлопал Генку по плечу.

Карпухин, прищурившись, смотрел на капитана и глуповато ухмылялся. Брови и ресницы у него начисто выгорели. На лбу, на щеках черные от сажи полосы.

— Нормально, товарищ капитан.

— Нормально… А брови, ресницы где?

Генка дотронулся пальцами до надбровья.

— Мать честная, — огорчился он. — Спалил. Ну да шут с ними, может, черные вырастут — брюнетом буду. Рыжие из моды выходят…

Подошел председатель, колхозники.

— Спасибо, Мансур Валиуллович. Всем твоим хлопцам спасибо, — сказал он Бадамшину, обнимая капитана единственной рукой. — По-фронтовому действовали, молодцы!

Из-за спины председателя протиснулся дед-бухгалтер.

— Сергей Василич, — дискантом проговорил старик, обращаясь к председателю, — дозволь, как порешили, самолично вручить солдату причитающуюся ему премию за отвагу на пожаре.

— Давай, дед Михей, действуй!

Дед Михей подошел к Карпухину вплотную.

— Вот что, внучек, за подвиг твой при спасении народного добра члены правления постановили наградить тебя премией. Прими от полного сердца, — дед протянул Генке маленький сверточек.

— Значит, выходит, я тут подзаработал на пожаре? — Генка встал. — За спасение добра причитаются солдату ассигнации? Интересуюсь суммой.

— Пятьдесят целковых, — наивно ответил старик.

— А в несгораемом, позвольте полюбопытствовать, сколько было?