Побег с «Оборотнем»

— На улицу Левандовского, капитан, — встрепенулся Турецкий. — Но лучше объехать все эти проспекты десятыми дорогами. Боюсь, что попадем в засаду.

В доме номер восемь по известной улице их, похоже, не ждали. Милицейскую машину с людьми в партикулярном платье, стоящую у подъезда, блокировали, предъявив удостоверения. Отобрали средства связи, проникли в дом. Передали издерганную Валюшу родителям, которые два дня уже не находили себе места. Ревела мать, тиская девчонку, а та хваталась по привычке за рукав Турецкого, умоляла не бросать ее, просилась «на ручки». Растерянно моргал отец семейства, не понимая, кто тут папа.

— Анна Андреевна, Павел Сергеевич, вам лучше одеться, взять деньги, документы и поехать с этими людьми, — внушал Турецкий. — То, что знает ваша дочь, уже не имеет смысла, поскольку об этом знают многие, но лучше перестраховаться. И не терзайте ее, пожалуйста, вопросами, на которые она пока не в состоянии ответить. У вас прекрасная дочь, дай бог, когда-нибудь вы это поймете…

Катастрофически не хватало людей и автотранспорта. Но люди, отягощенные погонами и грузом преступлений, в эту ночь не чинили им препятствий. Желтков звонил каким-то «смежникам» в Тулу, просил подстраховать в дороге, кричал, срывая голос, жаловался, что все в этом мире заняты исключительно своими проблемами, а на проблемы ближних им глубоко плевать. Турецкий тоже сделал несколько звонков, по итогам которых долго и с удовольствием ругался.

— Виктор Валентинович, а с вами-то что будем делать?

Следователь Худобин со всей искренностью пожал плечами.

— У вас семья есть?

— Уже нет, — он грустно улыбнулся, — жена четыре года назад забрала сына, сейчас они живут под Брянском, а я один в двухкомнатной квартире. Так и не нашел себе никого…

— Еще найдете. Придется вам тоже поехать с нами. От греха, как говорится, подальше. Заедем к вам домой, соберете вещи.

— Да бросьте вы, — засмеялся следователь. — Уж сам о себе позабочусь. Сегодня ночью им будет не до меня, а завтра утром соберу манатки, и на электричку. Сделаю себе отпуск. Знаю одно прекрасное озеро, а рядом охотничий домик. Прекрасно проведу время…

«Один уже отсиделся в «охотничьем домике», — печально подумал Турецкий.

— Воля ваша, Виктор Валентинович. Вам решать. Но лучше действительно на неопределенное время удалиться… гм, из общественной жизни.

Он чувствовал, как отключается под мерное гудение мотора. Контролировать этот кошмар уже не было никакой возможности…

* * *

Турецкий очнулся, когда почувствовал чужие руки на собственном лбу. Дернулся, распахнул глаза… испустил страдальческий стон. Знакомые бежевые стены обступали «больного». Он просто ненадолго «отлучился» в халате на диване, увидел что-то страшное во сне…

— Спокойно, больной, спокойно… — зашептала Ирина. Он расслабился под ее большими ласковыми глазами — самое приятное, что он когда-либо видел в жизни. Она тоже была в халате, сидела рядом с ним на краю дивана, склонив голову с распущенными волосами, шуршала чем-то у него в голове.

— О, повелительница сковородок… — пробормотал он, закрывая глаза. — Что ты делаешь?

— Пытаюсь надеть тебе на голову венок из одуванчиков, которые нарвала сегодня утром во дворе. Ты помнишь, я уходила? Хотела купить себе что-нибудь приятное, но купила только таблетки для поднятия настроения.

— Зачем мне венок? — недоумевал он.

— Не знаю, — она пожала плечами, — мне нравится.

— Но я еще не умер, — возмутился он.

— А это не похоронный венок, — возразила Ирина, — это, скорее, нимб. Теперь ты можешь читать лекции по харе-кришне-харе-раме, или, скажем, ремонтировать автомобили по фотографии.

— Не хочу жить с нимбом, — проворчал Турецкий, — нимб — это разряд между рогами.

— Любопытная интерпретация, — хитро улыбнулась Ирина. Насторожилась, приложила палец к его губам. — Помолчи, дорогой, не спрашивай, какой сегодня день. Это единственное, о чем ты с завидным постоянством спрашиваешь. Позавчера был вторник, вчера среда, сегодня четверг. Завтра, если повезет, будет пятница. Три дня назад ты вернулся из очередной командировки, и, похоже, она произвела на тебя неизгладимое впечатление. Ты не рассказываешь о ней ничего, кроме того, что нашел там себе женщину.

— Это не женщина, — простонал Турецкий, — это друг.

— Женщина-друг, — кивнула Ирина, — олень-дикобраз. Как сказал, не помню кто, хотя, возможно, Бальзак, никто не может сделаться другом женщины, если не может стать ее любовником.

— Выйди, — простонал Турецкий, — и зайди снова. С другим расположением духа.

— Хорошо, я пошла, — скромно сказала Ирина.

Она вернулась с телефонной трубкой.

— Держи. Я не виновата. Шла мимо, а он звонил.

— Может, не надо, Ириша? — взмолился Турецкий. — Скажи им, что я еще не в состоянии.

— Поздно, — хмыкнула Ирина, — я сказала, что ты вполне уже даже ничего.

Она села рядом, чтобы не отправлять сложную ситуацию на самотек, подперла кулачком подбородок и уставилась на мужа влюбленными глазами.

— Ну, как ты, герой? — как ни в чем не бывало, осведомился Меркулов.

— У героя трудные дни, — вздохнул Турецкий. — Все болит, но еще есть силы не ходить к врачу.