Побег из страны грез

Давно нет различий между днями: будни это или выходные… И ночи слились в одну – с пыткой-бессонницей, с одним и тем же кошмаром, являющимся в короткие моменты забвения. Сколько прошло времени? Годы? Месяцы? А может, здесь вовсе нет его – в этой адовой вечности. Значит, нет и порога, отделяющего «это» существование от «того». И может, она уже не «тут», а давно «там» – продолжает отбывать свое наказание за совершенное. Навечно проклятая.

А суставы-то болят, как у изношенной жизнью старухи. Может, она уже и есть старуха? Возможно, возможно… И спину гнет, как после тяжелой ноши многолетнего опыта. Или от работы? Их труд тяжел и однообразен. Стороннему, забреди он сюда, подумалось бы, что узницы заняты на стройке: носят камни, двигают плиты, разбирают старые кладки. Пот ручьем и стоны… Не женский труд. До ночи работают. А утром встанешь, и чудно – все стало так, как и было изначально. И разобранная стена опять стоит, как прежде, и плиты нетронутые лежат… Вздохнешь, и вновь за дело – таскать, разбирать, двигать. Изо дня в день. Без изменений. И тяжелей становится от того, что понимаешь бесконечность и бесполезность этой работы. Не камни таскаешь – грехи свои.

Она ни разу за все время «заключения» не предприняла попытки к бегству. Не потому, что было сложно выбраться отсюда, а потому, что заключена была не в тесную комнатушку, а в совершенный грех, обездвиживший ее похлеще ремней и приковавший к этому месту кандалами проклятия. Она сама – пустая оболочка – стала для себя камерой заключения. Где бы ни находилась. Возможно, со смертью обретет она долгожданную свободу. А может, и нет. Как знать, ведь смерть все не приходила…

* * *

– Алиса, идешь? – позвал из спальни муж.

– Нет, я лягу позже, – отозвалась девушка, стараясь, чтобы голос прозвучал сокрушенно, но внутри испытывая одновременно два чувства – нетерпение и вину. Они стали ее спутниками два месяца назад и сопровождали теперь изо дня в день ночь за ночью.

Муж появился в гостиной и немым укором застыл в дверях. Алиса оглянулась и, увидев, что после вечернего душа он опять переоделся в байковую клетчатую пижаму, незаметно поморщилась. Это была проигранная война: Сережа отвергал все новые пижамы, покупаемые женой, ради этой застиранной, вылинявшей, изношенной. Новые носил ровно столько, сколько требовалось, чтобы любимая одежда высохла после стирки. Алиса каждый раз после глажки подсовывала «убожище», как она презрительно звала комплект, под стопку новых, надеясь, что муж изменит привычке. Но нет, он упорно доставал эту, байковую…

– Сереж, – упрекнула Алиса, красноречивым взглядом окидывая его одеяние. Штаны после многолетних стирок «сбежались» настолько, что стали выше щиколоток. Но даже это не смущало мужа. «Выкину, когда-нибудь выкину!» – подумала она в очередной раз, зная, что без согласия Сережи этого не сделает. Это был первый «интимный» подарок ему еще в пору, когда они встречались. И муж шутил, что пижама ему дорога как талисман, охраняющий их отношения вот уже на протяжении шести с половиной лет.

«Талисман», – с горечью подумала Алиса, бросив украдкой взгляд на новенький ноутбук. И устыдилась до румянца, который на бледных щеках наверняка расцвел яркими маками. Такая уж у нее особенность: чуть что – в краску…

Муж, к счастью, расценил ее взгляд в сторону компьютера по-своему:

– Алис, только недолго. Уже поздно, а тебе завтра на работу.