Побег из Невериона. Возвращение в Неверион

Углядев яблоко, раздавленное воловьим или верблюжьим копытом, он подобрал его и съел. Съел упавшую с телеги, вывалянную в грязи морковку. Больше есть было нечего, да и к лучшему: когда он жевал, голоса слышались хуже, а он пришел к убеждению, что они обсуждают некую тайну, способную принести ему неслыханное богатство, славу и власть – могущество, которое повергло бы в прах саму императрицу с ее министрами.

Он ел мало и мало спал, почти ничем не отличаясь от прочих безумцев на Мосту Утраченных Желаний. Порой он шагал в такт с голосами и так сильно стискивал зубы, что лицо у него кривилось и по плечам пробегала дрожь. Натыкаясь на кого-то, он таращил глаза и злился, что его отвлекают от столь важной задачи. Иногда и ругался – по крайней мере, в первые дни. Позже, когда люди стали шарахаться от него, это случалось редко, и он ничего вовсе не замечал.

Что это была за напасть, откуда она взялась и что лежало в основе его безумия, ведомо лишь безымянным богам. Мне уж точно неведомо. Возможно, причина кроется в тяготах его жизни, в которые мог внести свою долю и я; возможно, мои попытки быть ему другом и мое себялюбие в равной мере надорвали то, на чем он держался. Могу сказать лишь одно: через пятнадцать, двадцать или двадцать пять дней безумие миновало.

Лежа нагишом у перил, он очнулся в пятый раз за четверть часа – или за пять часов.

Рядом разговаривали трое мужчин. Один бритоголовый, с нарисованными вокруг глаз крыльями и драгоценными камнями в ушах. Другой длиннопалый, в холщовой тунике, похожий на писца. Третий был коренастый мастеровой с запыленными руками и ногами – на поясе у него висел молот, как у солдата меч.

«Помните, как Ванар ходил сюда за мальчиками?» – говорил бритый.

«Как же, – отвечал мастеровой, – я его часто видел, и говорили о нем постоянно. Но меня он ни разу не брал, не знаю уж почему».

«Вот какие ему были по вкусу, – указал бритоголовый на юношу у перил. – Чем грязней и безумней, тем для него желанней. Как забредет такой на мост, Ванар тут же его и подцепит».

«Неправда твоя, – возразил мастеровой. – Он высматривал желтоголовых варваров, что толкутся у рынка. – У него самого голова была вымазана чем-то черным вроде болотной грязи. – Такого бедолагу, как этот, он мог напоить-накормить, от дождя укрыть где-нибудь – я сам видел, – но для утех брал только желтоволосых южан».

«Я раз видел, как он уводит пухлую такую горяночку, – сказал писец с варварским почему-то акцентом. (Мой безумец следил за ними, не поднимая головы.) – Хороший был человек Ванар, хоть и нравный. Думаю, таким и был его настоящий вкус. Бывало, он и мальчиков забирал – но, может, просто чтоб поговорить с ними или помочь. Все о нем хорошо отзываются. Грустно это, знаю, но он не пользовался бы такой репутацией, если б девушек не любил. А их здесь куда больше, чем мальчиков».

«Нет-нет, дорогие мои, – заспорил бритоголовый. – Вы сюда в те дни только захаживали, я помню, а я постоянно здесь находился и в гильдии состоял. Насмотрелся на эту заросшую канаву больше любого из вас и знаю, зачем он ходил на мост».

«Забавно было смотреть, как он тут разгуливает, – хмыкнул мастеровой. – Я знал, конечно, что он богат, но как узнал, что он граф, чуть без памяти не упал».

«Граф, говоришь? Наследным сюзереном он был, вот кем! Ты, должно быть, слышал, как его кличут графиней. И таскалась сюда эта графиня, словно ее дома в Неверионе никто не ждал».

«Ну, – вставил писец, – если ты богат, как господин Ванар, кое о чем можно не беспокоиться».

«Этот мост всякое повидал. – Лысый потрогал уши пальцами в перстнях. – В том числе и такое, о чем лучше не говорить. Помните, как…»

Они отошли прочь, и тут безумец понял, что все это время слышал только их троих. Он знать не знал, кто такой Ванар, и не узнал никогда, но ты, я вижу, улыбаешься. Возможно, они и впрямь говорили о Ванаре, однако есть немало других, побудивших бы тебя улыбнуться. Он слышал их и понял, о чем они говорят. Вокруг было тихо, не считая тарахтящей, запряженной ослом тележки. Великая тайна, которую он так жаждал узнать, уже прозвучала.

Оказалось, что это обыкновенная банальность наподобие «ты – это ты, и более ничего». Впрочем, не совсем так. Когда он после пытался передать ее мне, то так и не вспомнил, что слышал – хотя, похоже, для того и рассказывал, чтобы вспомнить. Истина была куда проще – такая простая, что, раз услышав, сразу забываешь ее и больше о ней не думаешь.

Но голоса, изрекши ее, умолкли.

Костяшки его пальцев почернели от грязи, ладони были немногим чище – их линии походили на проведенные чернилами знаки.

Щека на ощупь казалась не менее грязной. На голени и щиколотке обнаружились ссадины – он смутно помнил, что кто-то его оттолкнул, и он ободрал ногу о тележное колесо.

Он поднялся на ноги. Болело все от плеч до колен, из носа текло в усы. Прихрамывая, он дошел до конца моста и двинулся дальше, на рынок.

4

Встречные старались на него не смотреть, но пялились, отойдя подальше. До какого же скотского состояния он дошел, о безымянные боги? При этой мысли он ухмыльнулся и пошел дальше, к фонтану.