Побег из Невериона. Возвращение в Неверион

– Если бы знать. Когда я был в рудниках – когда мы оба там были, – я, попользовавшись тобой, уснул на моей соломе, и мне приснилась свобода. Мне снилось, как я стремлюсь к ней, как ее завоевываю, как дарую свободу всем рудничным рабам – даже тебе, Нойед. Теперь я вижу, что этот сон недалеко ушел от принцессиных, хотя был куда более жарким. А ты уже и тогда не покидал моих снов. Другие рабы не знали о них. Я не мог им ничего рассказать, даже думать не мог о том, что мне снится – у меня и слов таких не было. Мог только грезить. Неожиданно получив свободу, я стал способен бороться за свободу других, но теперь меня преследовали другие, темные сны. Мне снилось, как мы всемером – рабы, стражники и я, раб-десятник – надругались над беспомощным больным мальчиком. Ты говоришь, что не помнишь этого, и поэтому я все еще не могу рассказать тебе мои сны.

– И теперь мы мучим друг друга лишь для того, чтобы я вспомнил забытое? Вспомнил то, что ты называешь правдой и во что я не верю, потому что помню, как был с тобой в рудниках?

Горжик прислонился к парапету спиной.

– Ты ведь не из тех, кто легко прощает, Нойед.

– Да, хозяин, я человек мстительный.

– И не получил тайного удовольствия от насилия, учиненного над тобой.

– Это было мучительно и ужасно, хозяин. Поверь мне.

– Отчего же ты, дуралей, любишь и поддерживаешь того, кто открыто признаётся, что был в числе насильников – кто, больше того, ночь за ночью повторяет это насилие то под видом хозяина, то под видом раба?

– Я не могу побороть все зло в этом мире, хозяин, и потому борюсь лишь с тем, что знаю и помню. То, что случилось той ночью в рабском бараке, давно быльем поросло. Никто не подглядывал за нами и не записывал имена. Остались только сны и воспоминания, твои и мои. То, что тебе это снится, значит лишь, что ты человек. Но ты ведешь себя глупо, хозяин, становясь рабом этих снов. О насилии я помню, хозяин, – проронил Нойед устало, будто уже не раз повторял это в ответ на то, что не раз слышал. – Мог ли я забыть? Но это было давно, и я не помню, чтобы меня насиловал ты. Я и других, если на то пошло, вряд ли узнал бы, если бы снова встретил; время стерло их лица из памяти, как ты стираешь с пергамента неверно написанный знак. Ночь была темная, я был болен. Может, ты другим мальчишкой когда-то попользовался и спутал его с Нойедом? Или спутал с чем-то другим драку, в которой получил шрам. Ты ведь не скрываешь, что не однажды юнцов насиловал. Сам я помню лишь твою доброту ко мне, раз за разом. Может, тот десятник со шрамом по имени Горжик, то и дело спасавший мне жизнь, был не ты, а кто-то другой. Я твоих воспоминаний не оспариваю, хозяин, – не оспаривай и ты моих. – Нойед отвел от Горжика свой единственный глаз. – Я не простил твоей жестокости, хозяин, – я ее позабыл. И тебе это кажется жестоким.

– А что, если ты когда-нибудь вспомнишь это, Нойед? Что, если это всплывет в твоей памяти, как позабытое название улицы, на которой ты некогда жил, – всплывет и разбудит тебя среди ночи? Что, если вот в такую же лунную ночь, увидев мое потное лицо над собой, ты вспомнишь тот давний шрам…

– Я лежал тогда на животе и ничего не видал.

– Но если вдруг…

– Такая уж у нас с тобой игра. Если вспомню, то либо прощу тебя, либо убью. Занятная игра. Но что мы можем поделать, пока я не вспомню? Моя забывчивость тебя терзает, не так ли?

– Так, Нойед.

– Значит, эта забывчивость и есть мое мщение. Ты же знаешь, я никого не прощаю, даже любимых. Будь мне свойственно прощать, я солгал бы, сказал, что все помню, но прощаю тебя. – Нойед раскрыл свой ошейник и положил на камень. – То, что мы вместе делаем – это явь. Если ты сооружаешь из этой яви свои страшные сны, и вспоминаешь их, и рассказываешь о них – это твое и лишь твое дело. Я слушаю тебя, но простить не могу, потому что не умею судить. – Нойед помолчал и сказал: – На юг, значит?

А Горжик засмеялся, радуясь, что он заговорил о другом.

– Он врал, хозяин, но ты его вывел на чистую воду. И отпустил, но теперь этот контрабандист много о тебе знает.

– На юг такое не возят. – Горжик, кряхтя, присел на корточки рядом с Нойедом. – Он, конечно, возвращается в Колхари, но этой братии ни в чем нельзя верить. Не удивлюсь, если он ни одного правдивого слова нам не сказал – ему что правда, что ложь, все едино.

– Но ты-то правду от лжи всегда отличишь, хозяин. В этом твоя сила.

– Какая там сила, Нойед. Над такими, как он, я не властен – потому и прогнал его. Будь это кто почестнее, я предложил бы ему примкнуть к нам, но для него наша борьба ничего не значит.