Побег из Невериона. Возвращение в Неверион

Идя по Старому Рынку через толпу развеселых гуляк, я думал о своем юношеском путешествии и далеко не впервые задавался вопросом: что, если бы кто-то захотел пройти моим путем, как я сам шел путем Белхэма? Речь не о том, чтобы лет через сто воссоздать всю мою жизнь, но что, если бы кто-то услышал о моем путешествии со всеми ложными прибавлениями – взять хоть мой разговор с родителями – и решил повторить тот единственный год, желая понять, что он для меня значил?

Что, если бы этот некто занялся только моей встречей с чудовищем?

Если расспросил бы моего дядю?

Дядя мог бы сказать, когда примерно я уехал и когда возвратился – хотя, как я заметил, он часто забывает, который это был год.

Что вспомнили бы обо мне родичи, у которых я останавливался?

Крестьяне, которые нам помогли?

Первый, лысый, караванщик?

Последний, рыжий?

Солдаты, бросившие меня?

Арли и Тирек?

Принцесса и крестьянская вдова?

Десять лет назад мне представился случай отчасти это узнать.

Первый школьный год завершился успешно. Весной в начале второго я распустил учеников на полтора месяца по домам, а сам отправился навестить друга, жившего в одном дне езды к западу. За последнее время он нажил себе недурное состояние и помогал общине рабочих-варваров, пересилившихся в его места из столицы. Я гостил у него три дня. Однажды, когда впервые стало по-настоящему жарко, я хотел вздремнуть днем по примеру всего семейства, но не сумел и решил пройтись.

Идя по знойному переулку, я увидел мощно сложенного одноногого варвара с костылем. Такого калеку в Неверионе не часто встретишь, и я сразу вспомнил об Арли. Одноногий, не замечая меня, вошел в кривой, ничем не завешенный дверной проем глинобитной хижины. Устремившись за ним, я очутился в кладовой, где сквозь дырявую крышу проникали солнечные лучи.

«Прости, – сказал я, – ты, часом, не…?»

Человек с костылем, стоя под одним из лучей, хмуро обернулся ко мне. Он казался мне ниже и плотнее моего друга, и лицо у него было шире, и губы толще, и волосы на лбу поредели, а на груди стали гуще и подернулись сединой. Но тут хмурость сменилась ухмылкой, и я увидел, что это Арли!

«Молодой господин! Сколько лет! Ты что тут делаешь? Зачем ко мне пожаловал? Нет, это и впрямь ты!» Он хлопнул меня по плечу, я схватил его за руки, отчего он пошатнулся на своем костыле, и подумал: если я изменился столь же мало, как он, то минувшие годы – больше десяти – были поистине добры к нам.

Арли сказал, что теперь смолит бочки; руки до локтей и нога до колена у него почернели. В этом городе он уже много лет, а сюда зашел что-то взять и куда-то отнести. Он звал меня к себе – выпить и поговорить о былом. Если, конечно, я готов оказать старому другу такую честь… провести часок с убогим калекой…

Он вскинул на плечо мешок – опять-таки вдвое тяжелее, чем мог поднять я, – и мы вместе вышли на улицу. Он чуть больше гнулся под ношей и шел чуть медленней, чем мне помнилось, но вскоре отдал мешок пожилому торговцу маслом и привел меня в незнакомый квартал, очень напоминающий скопление хибар на возможном месте гибели Белхэма.

Тут, по крайней мере, было сухо и солнечно.

У одной хижины женщина, вся в поту, стирала в каменном корыте. Две девочки-подростка ей помогали, несколько голых детишек возились в грязи от пролитой в пыль воды.

«Глядите, кого я привел!» – крикнул Арли. Женщина – у нее была заячья губа – застеснялась. Арли подталкивал ее ко мне, она смотрела в землю. Руки у нее сморщились от воды. Я улыбнулся и поздоровался, полагая, что это женщина Арли. Отцом кое-кого из детей, похоже, был он, а она будто бы знала обо мне все по его рассказам. Ну, ты же помнишь! Тот господин, что дал мне денег на обзаведение!

Я не знал, помнит она или нет, но сам вспомнил, что в Колхари и вправду уплатил Арли жалованье за три-четыре месяца, как моему слуге, – не так уж много, но больше, чем мой варвар когда-либо держал в руках. Три дня спустя он куда-то пропал из людской в доме дяди, и я гадал, не случилось ли с ним чего – но он, видно, сразу сговорился на рынке с возницей и приехал сюда.

Арли между тем вел меня дальше. Его женщина? Нет, они просто дружат. Хорошая соседка, много раз ему помогала и другим тоже – он хотел познакомить нас. Она хорошая, как и ты, объяснил он, только простого звания.

Наконец мы пришли к его хижине, меньше и хуже, чем большинство остальных, на самом краю квартала. Кругом валялись ветки и разный хлам: бревенчатая скамейка с отломанными ножками, треснувшее тележное колесо.

Внутрь мы не зашли, за что я был благодарен: пахло здесь, как всюду, где стряпают в горшках, которые толком не моют.

Арли, усадив меня на перевернутую корзину, вынес две глиняные чашки и кувшин. Потом сел на камень, налил мне чего-то прозрачного, как вода, подождал, пока я отведаю, и налил себе. Это я научил его, как прислуживать за столом.

Крепкий напиток обжег горло холодом, хотя под другим углом, как подозревал я, он прошел бы гладко, как льдинка по горному склону. Арли угостил меня одним из видов авильского рома.