Побег из Невериона. Возвращение в Неверион

– Кто придумал эту штуку с «Коламбией»? – спросил я Линка.

– Гибискус.

После «Кокеток», насколько я знаю, остался только довольно занудный цветной фильм «Свадьба Триши» (дочери нашего тогдашнего президента) со ссылками на войну во Вьетнаме. Линк отметился там в роли реакционной мадам Нгу из Южного Вьетнама, отвечающей на въедливые политические вопросы «без комментариев». «Кокетки» были бандой веселых импровизаторов, сплошные бороды и браслеты, но послевкусие от них оставалось скорее как от гораздо более строгих, в хаки и джинсе, актеров из «Гранд Юнион констракшн компани», благодаря которым в Нью-Йорке несколько лет спустя стало можно кое-как жить. «Свадьба Триши» – это серия говорящих голов, где женщины изображают мужчин и наоборот, то есть нечто противоположное обычной – шумливой, но с неловкими до истерики паузами – манере «Кокеток». Поэма Хэкер «Воображаемый перевод III» дает несколько стилизованный отчет об их представлениях. Рекс Рид, приезжавший их посмотреть в Сан-Франциско вместе – так, по крайней мере, шептались в публике – с Трумэном Капоте, написал потом рецензию, на удивление хорошо ухватившую если не интенсивность, то смак этого карнавального буйства.

С Гибискусом меня познакомили (где-то в Норт-Бич?) Линк и Скрамбли. Это был крупный бородатый блондин, этакий святой Себастьян двадцати с чем-то лет, в голубой хламиде, золотом ошейнике и маргаритками в волосах. Голос у него звучал чуть выше, чем я ожидал.

Но когда я пришел к выводу, что Гибискус, один из лидеров труппы – подлинный гений сцены, он ушел из «Кокеток», как из коммерческого и переставшего быть интересным театра.

Вернувшись в Нью-Йорк, я поселился в отеле «Альберт» на Западной Десятой улице. С год спустя то же самое сделали и «Кокетки», заняв почти весь восьмой этаж, отчего и без того пестрый отель, приют рок-групп и всевозможных голодранцев, вступил в новую стадию хаоса, с вторжениями Ангелов Ада, трансвеститов из разных штатов – визиты Дивайнз и Холли Вудлоун стали сенсацией месяца – и университетских лидеров «Гей Либерейшн» из Джерси. Я спускался со своего десятого этажа к Линку, игравшего теперь мадам Чжин Слинг в «Шанхайском жемчуге», здоровался со Скрамбли, водил Линка и приезжавшего к нему брата ужинать в таверну «Кедр» на Университетской площади рядом с отелем.

Поднимаясь на лифте из «Ручной стирки Розмэри» (в «Альберте», между прочим, ночевал Авраам Линкольн, прежде чем произнести свою знаменитую речь против рабства в колледже Купер-Юнион), я то и дело сталкивался со здоровенными, как футболисты, черными проститутками в мини-юбках с красными, как рождестенская гирлянда, губами; некоторые из них раньше были мужчинами, некоторые нет. В тот период я потерял то, что прежде считал генетически неискоренимым в человеческом мозге (возможно, это был фактор выживания вида): мне стало безразлично, какого пола был раньше стоящий рядом со мной человек. В субботу и воскресенье утром лифт был залит мочой, в которой плавали блестки. На стенке как-то написали помадой:

Ищешь СТИЛИСТА?

НЕ звони Пэтти

515–4136

УСТАЛ УЖЕ!

На театральном этаже было весело, но чувствовалась усталость после спектаклей (как и у Пэтти). Каждый вечер в старом театре Андерсона на Второй авеню «Кокетки» в серии самых неравнозначных шоу гальванизировали всех, кого можно было гальванизировать. Я ходил на них раза четыре и водил туда уж не помню сколько друзей. «Войс» сделал о них обзор и неделю спустя дал умеренно восторженный отзыв. Да, это было трудное, требующее осмысления искусство, но я долго, глубоко внутри, был уверен, что нельзя понять, что такое искусство, не слыша, как Джонни, герой «Младенцев» – хрупкий, с белокурой бородкой, с зелеными тенями на веках, в серебряной парче, поет «Бродвейскую колыбельную», не попадая ни в ноты, ни в такт, то опережая аккомпанемент, то забегая вперед; публика вопит и хлопает, и он, сквозь настоящие слезы, восклицает: «Я не думал, что все будет так! Спасибо, Нью-Йорк! Спасибо вам всем!» И посылает воздушные поцелуи, и рассыпает блестки, а весь прочий состав выходит из-за кулис и отжигает «Лестницу в рай», вдохновленную, безусловно, первой частью «Концлагеря» (которую большей частью написал Линк, большой фанат Диша).

Шоу Линна Картера «Джуэл Бокс Ревью» – хотя у него есть своя магия – до такого никогда не дотягивало.

Это был эстетический опыт, создававший, по крайней мере на один вечер, иллюзию лишенной содержания формы – если точно, всех форм обольщения, освежающе лишенных самой материи обольщения, то есть моментов эстетической продукции, внушающей нам разными привычными способами, что форма и содержание есть единое целое. У содержания, само собой, должна быть какая-то форма. И форма, само собой, создает свое содержание или комментарий. Потому-то химеры кокеток», гоняясь одна за другой, и производят такой эффект, представляя нам подлинное Искусство.