Побег из лагеря смерти

Шин — единственный из родившихся в трудовом лагере людей, кому удалось совершить побег, но на данный момент в свободном мире есть еще не меньше 60 других очевидцев, побывавших в таких лагерях.^{3} По крайней мере 15 из них — это граждане Северной Кореи, прошедшие идеологическое перевоспитание в специальной зоне Лагеря 15, заслужившие, таким образом, свободу и позднее сумевшие перебраться в Южную Корею. Удавалось бежать в Южную Корею и бывшим охранникам других трудовых лагерей. Бывший подполковник Северокорейской армии Ким Ён, некогда занимавший высокие посты в Пхеньяне, провел шесть лет в двух лагерях и смог убежать, спрятавшись в вагоне поезда, перевозившего уголь.

Тщательно изучив свидетельства этих людей, представители Коллегии адвокатов Южной Кореи в Сеуле составили максимально подробное описание повседневной жизни в лагерях. Каждый год в них проводится несколько показательных казней. Других людей забивают до смерти или расстреливают охранники, имеющие практически ничем не ограниченную лицензию на убийства и сексуальное насилие. Большинство заключенных занято выращиванием урожая, добыванием угля в шахтах, шитьем армейской униформы и производством цемента. Дневной рацион узников состоит из кукурузы, капусты и соли, в количествах, достаточных только для того, чтобы не умереть голодной смертью. У них выпадают зубы, чернеют десны, теряют прочность кости. К 40 годам большинство из них уже не могут разогнуться и ходить в полный рост. Заключенные получают один-два комплекта одежды в год, поэтому жить, спать и работать им приходится в грязных лохмотьях, без мыла, носков, рукавиц, нижнего белья и туалетной бумаги. Работать по 12–15 часов в день они обязаны до самой смерти, которая наступает, как правило, от болезней, вызванных недоеданием, еще до наступления 50-летнего возраста.^{4} Точные данные о количестве погибших получить практически невозможно, но, по оценкам западных правительственных и правозащитных организаций, в этих лагерях нашли свою смерть сотни и сотни тысяч людей.

В большинстве случаев граждан Северной Кореи отправляют в лагеря без суда и следствия, и многие из них умирают там, так и не узнав ни сути обвинений, ни приговора. Сотрудники Департамента государственной безопасности (части полицейского аппарата с 270 000 сотрудниками в штате^{5}) забирают людей прямо из дома, чаще всего по ночам. Принцип распространения вины осужденного на всех членов его семьи имеет в Северной Корее силу закона. Вместе с «преступником» часто арестовывают его родителей и детей. Ким Ир Сен сформулировал этот закон в 1972 году следующим образом: «Семя наших классовых врагов, кем бы они ни были, должно быть вытравлено из общества в трех поколениях».

Впервые я увидел Шина зимой 2008 года. Мы договорились встретиться в корейском ресторанчике в центре Сеула. Шин был разговорчив и очень голоден. За время нашей беседы он умял несколько порций риса с говядиной. За едой он рассказал нам с переводчиком о том, каково было смотреть, как вешали его мать. Он возложил на нее вину за перенесенные в лагере пытки и даже признался, что до сих пор ненавидит ее за это. Еще он сказал, что никогда не был «хорошим сыном», но не объяснил почему.

Он рассказал, что за все свои лагерные годы он ни разу не слышал слова «любовь», особенно от матери, женщины, которую он продолжает презирать даже после ее смерти. О концепции всепрощения он впервые услышал в южнокорейской церкви. Но он не понял его сути. По его словам, просить прощения в Лагере 14 означало просто «умолять не наказывать».

Он написал о пережитом в лагере книгу воспоминаний, но ею в Южной Корее мало кто заинтересовался. В момент нашей встречи у него не было ни работы, ни денег, он сильно задолжал за квартиру и не знал, что делать дальше. Правила в Лагере 14 под страхом смерти запрещали интимные контакты с женщинами. Теперь ему хотелось начать нормальную жизнь и найти себе подружку, но он, по его собственным словам, даже не представлял, с чего начинать поиски и как это делать.

После ужина он отвел меня в свою убогую, но тем не менее непозволительно дорогую для него сеульскую квартирку. Упрямо стараясь не смотреть мне в глаза, он все-таки показал мне свой отрубленный палец и испещренную шрамами спину. Он позволил мне себя сфотографировать. Несмотря на все перенесенные страдания, лицо у него было совсем детское. Ему тогда было 26 лет… с момента побега из Лагеря 14 прошло три года.

Мне же в момент, когда состоялась эта памятная встреча, было 56. Будучи корреспондентом «Washington Post», я уже больше года искал историю, способную объяснить, как северокорейские власти используют репрессии в попытках спасти свою страну от полного краха.