Побег из Эдена

— Я заметил, у вас хороший вкус, ученик Громов, — сказал директор, усаживаясь в огромное кресло, высоченную спинку которого венчала искусно вырезанная угрожающе рычащая морда льва. По обеим сторонам красовались фигурки других животных. Сверху вниз: гиены, шакалы, потом травоядные, зайцы, а в самом низу мыши.

— Александр Грейс, который сделал это кресло и вообще большую часть мебели, находящуюся здесь, был настоящим художником, — пояснил доктор Синклер, положив руки на бараньи головы, служившие подлокотниками. — С помощью этого кресла он изобразил пищевую пирамиду. Снизу вверх. А в центре сидящий человек. Сначала я думал, что он хотел показать господство человека над остальными видами. Оказалось — нет. Спросив самого Грейса, получил совсем другой ответ. Человек не имеет к природе никакого отношения — вот такая мысль. Он что-то вроде оккупанта.

Как только Громов опустился в правое из двух квадратных кресел, стоящих перед столом директора, без всяких превращений произошло нечто интересное. Кресло было сделано таким образом, что сидевший в нем оказывался чуть ниже директорского стола и смотрел на доктора Синклера снизу вверх, из-за чего тот становился похожим на грозного судью.

— Ну как вам Эден? — спросил директор. — Успели составить впечатление?

Громов неопределенно кивнул головой.

— Вы ожидали чего-то другого? — директор мягко сцепил пальцы и оперся на локти. — Думали, здесь будет не так, как во всем остальном мире? И разочаровались... Я прав? Не надо мучительных признаний. Я сам знаю, что прав. Технологии меняются, люди остаются прежними. Их гнев, гордыня, остальные пять смертных грехов делали жизнь невыносимой и в каменном веке, и здесь — на вершине эволюции. Хотя я предпочитаю именовать наше нынешнее состояние ее тупиком.

Максим рассматривал доктора Синклера, пытаясь понять, сколько тому лет. Свое главное открытие — способ закачивать в человеческий мозг информацию посредством моделирования частот, на которых звучит речь, — доктор совершил еще до войны. Выходит, ему сейчас... никак не меньше девяноста лет! А на вид максимум пятьдесят — только волосы седые.

— Ученик Громов, — позвал его директор, — отвлекитесь на мгновение от созерцания моей персоны и постарайтесь ответить на заданный вопрос. Как вам Эден?

— А-а... Простите, — Макс замялся, занервничал и заерзал на месте, чувствуя себя преступником, от которого требуют немедленного признания. — Честно говоря, я еще не разобрался. Есть некоторые проблемы... Возможно, мое знакомство с Эденом будет короче, чем я ожидал.

Громов нервно потер кончик носа и откашлялся.

— Поэтому я вас и вызвал, — директор откинулся назад, сложив руки на животе. — Видите ли, у нас тут организован своего рода естественный отбор. В природе, которая гораздо мудрее, чем человек, ни одно животное не имеет права на жизнь, если не докажет, что способно приносить пользу своему виду. Слишком сильное стремление к индивидуальности может повлечь за собой массу проблем. Поэтому мы безжалостно отчисляем всех, кто лишен способности уживаться с людьми. Однако время от времени, в особенных случаях, главы факультетов делают исключения. Например, как доктор Льюис для Тайлера Бэнкса. Его талант настолько ценен, что профессор готов в будущем терпеть определенные неудобства, связанные с его реализацией.

— Какие неудобства могут быть от Тайни? — недоуменно спросил Максим. — Он мухи не обидит.

— Классическая ошибка восприятия, — покачал головой директор. — Вы когда-нибудь встречали человека, способного пройти «Вторжение» до конца? Причем не трехмерный симулятор, а полную сенсорную версию для Сетевой арены? Со всеми ощущениями, звуком и светом в режиме максимальной реальности?

Максим вспомнил свой неудачный опыт знакомства с Сетевой ареной «Вторжения» — мрачной апокалиптической истории о борьбе последних выживших землян с полчищами «Чужих». Отчаяние, животный страх, жажда продлить свою жизнь хоть на мгновение овладевали каждым, кто попадал на арену. Сюжет игры не предполагал уже никаких идей освободительной борьбы или героических миссий. «Вторжение» — «история о том, что происходит, когда слишком поздно». Каждый как мог из последних сил боролся за свою жизнь с безжалостными и почти неуязвимыми хищниками.

Создателю игры каким-то образом удалось создать такую атмосферу, что чувство реальности становилось практически невыносимым. Детализация среды была доведена до такой степени, что Громов чувствовал воду, которая капала за шиворот. Он быстро терял чувство времени и только вел непрерывный огонь из всех видов оружия по жутким тварям, что лезли отовсюду, растворяя кислотой бетон стен, металл полов и перекрытий. Интенсивность чувства боли от укусов тварей была настолько сильной, что временами Макс сомневался, законно ли это.

— Насколько я знаю, в мире вообще всего несколько человек прошли «Вторжение» до конца, — смущенно ответил Громов.