Клеант впервые услышал, что Эгина и Афины – давние враги, что между ними идёт постоянное соперничество за торговые пути в Эгейском море, за влияние на соседние полисы, за что-то ещё, что для Клеанта сейчас не имело никакого смысла. Важно было лишь то, что из-за этой враждебности какая-то кучка афинских ублюдков напала на судно Эгины, напала в дни, когда военные действия запрещены. Ничего толком не было известно: тот, кто выжил, мало что мог сообщить, так быстро всё произошло. Он почти ничего не помнил, потому что сразу был оглушён и потерял сознание – наверное, его сочли мёртвым. Афиняне, конечно, заявили, что не отвечают за всех пиратов, но многие, особенно эгинцы, хмурились, поглядывая на пришельцев из Аттики.
Весёлый пир, который закатили устроители после соревнований, не принёс Клеанту радости. Даже Милон из Кротона, который в седьмой раз участвовал в играх и уступил схватку своему соотечественнику Тимасифею, не выглядел таким расстроенным. За вечер Клеант уже успел искусать себе губы до крови, и ему всё тяжелее было отбиваться от настойчивых зрителей, которые считали его счастливчиком. Этеолк поздравил Клеанта с победой и пообещал, что государство непременно его вознаградит. Леандр был мрачен и мало что замечал: новость о смерти Праксидама была для него ударом, как и для Ксенокла, который на играх победить не смог, но сейчас об этом и не думал. Гектор был скорее задумчив: после гибели матери другие потери не вызывали у него сильных эмоций.
Незаметно выбравшись из толпы, Клеант пошёл в темноту, мимо гимнасия, туда, где слышалось тихое журчание Кладея. Юноша нагнулся над водой и сполоснул лицо. Лучше не стало, и он лёг на живот, погрузив лицо в воду. Через несколько мгновений он отфыркивался, с трудом восстанавливая дыхание. Глаза жгло, губы болели, стиснутые зубы ныли от напряжения, ногти впивались в сжатые ладони, а сил, чтобы подняться, не было. Клеант перевернулся на спину и уставился в небо, где давно сияли звёзды, а лунный диск мягко светился, расплываясь перед глазами. Слёзы текли по лицу, смешиваясь с оставшейся на коже водой Кладея, но Клеант не замечал их. Завтра будет чествование – он получит оливковый венок из рук агонофета, а потом его ждёт торжественная встреча в Спарте, но мысль об этом вызывала лишь раздражение. Он, конечно, выдержит, будет вести себя, как чемпион, ведь Праксидам так хотел этой победы, и пусть душа его радуется, но сам Клеант не испытывал ничего, кроме боли. Теперь он понял, каково было Гектору после смерти матери, понял, что он должен был, но не мог испытывать после смерти собственного отца. Понял значение слова «потеря» – это тяжесть, от которой опускаются плечи, а внутри образовывается пустота.
Леандр видел, как Клеант ушёл, но решил ему не мешать. Только теперь он осознал, насколько тяжёлой оказалась смерть Праксидама для Клеанта. Он и сам чувствовал нечто подобное, ведь за последний год Праксидам так прочно вошёл в его жизнь, многому научил, помог лучше понять Элладу, о которой Леандр раньше слышал от отца. Он погиб в то время, которое богами было определено, как время мира, и это усиливало ощущение нереальности и абсурдности происходящего.
Олимпийские игры всегда были всеобщим праздником, но на этот раз он обернулся трагедией по крайней мере для нескольких человек. Гектор весь вечер вспоминал прошлые игры, когда его мать была жива, а жизнь казалась простой и весёлой. Клеант не знал, куда деваться от своей славы после того, как узнал о смерти Праксидама. Леандр даже заметил, что спартанец, не отдавая себе отчёта, сторонился Гектора – представителя тех самых Афин, граждане которых напали на корабль Эгины. Он надеялся, что Клеант сумеет преодолеть своё горе и не ожесточится, но вряд ли ему, Леандру, представится возможность это узнать. Завтра он покидает Олимпию. Леандр решил, что заедет на Эгину отдать последние почести Праксидаму, а оттуда поплывёт домой. Он соскучился по отцу, который всегда был ему другом, отдавал ему всего себя – теперь Леандр видел это как никогда ясно. Он хотел порадовать Иолу рассказом о её брате и их странных взаимоотношениях. Завтра начинается его путь домой, и вернётся ли он в Элладу – кто знает. Но он никогда не забудет эмоций, которые охватили его здесь, в Олимпии. Свобода, лёгкость, сопричастность великому событию, радость в первые два дня, не омрачённые смертью друга, заставили Леандра задуматься о своей судьбе. Он жаждал снова оказаться среди этих людей, показать, на что способен. Но он знал также, что линия судьбы не известна никому, и Леандр сомневался, что даже дельфийский оракул смог бы её предсказать.
Глава 3
– Неужели без Спарты мы не можем выбросить Гиппия из Афин? – Прокл не скрывал раздражения: – Звать чужаков на нашу землю – не слишком ли большая цена за победу? Неужели нам не хватит поддержки Дельф?