Победа. Том 2

Не знаю, что со мной было бы впоследствии, если бы не почувствовал чью-то руку на своем плече. Оглянулся — это был Клаус. У него на губах тоже следы клубничного сока — это избавило меня от смущения, иронизировать надо мной он не мог. Мы просто посмотрели друг на друга и расхохотались.

— Ну что, Михаил, порядок? — спросил Клаус, он любил щегольнуть знанием русской разговорной речи.

— Всюду порядок, Вернер, и тут и там, — ответил я, показывая сначала на вазы, а потом на открытые двери, ведущие в зал заседаний.

Мы отошли в сторону.

— Не знаешь, когда выступает товарищ Брежнев? — вполголоса спросил он.

— Не знаю, — ответил я. — Сам жду.

— Торопишься куда-нибудь? — поинтересовался Клаус.

Я пожал плечами:

— Куда мне торопиться, если заседание окончено?

— Вот и хорошо, что не торопишься. С тобой хотел бы поговорить один человек из нашей делегации.

— Нойман?

— Он самый. Послал меня, чтобы я тебя пригласил.

— Куда? Готов хоть на край света.

— Да нет, это слишком далеко. Рядом с нашим посольством есть маленький ресторанчик, вроде немецкой пивной. Товарищ Нойман будет ждать тебя там… — Клаус посмотрел на часы, — через двадцать минут…

Ух, как мы мчались на машине Клауса по опустевшим улицам Хельсинки! Не прошло и двадцати минут, как оказались в том маленьком ресторанчике, или в пивной, где стены были украшены гравюрами на темы «Калевалы». Из-за дальнего столика встал Нойман и пошел мне навстречу.

Мы еще продолжали обниматься, целоваться и трясти друг другу руку, когда Клаус сказал:

— А теперь я оставляю вас наедине. Наверное, у вас есть о чем поговорить. Когда мне вернуться за тобой, Миша?

— Вернись через двадцать пять минут, — ответил вместо меня Нойман.

— Так мало? — воскликнул я с явной обидой.

— Через полчаса к товарищу Хонеккеру приедет товарищ Брежнев. Вся делегация должна быть на месте.

— Ты член делегации ГДР?

— Ну, это ты хватил через край. Я — всего лишь скромный эксперт по общегерманским вопросам.

— Понимаю, — сказал я, почему-то понижая голос до полушепота, хотя ресторанчик был пуст — в этот день жители Хельсинки конечно же предпочитали быть на улицах, наблюдать за кортежами машин, почетными эскортами мотоциклистов, за появляющимися иногда в воздухе полицейскими вертолетами, а главное — может быть, увидеть людей, которых до сих пор они знали лишь по фамилиям да газетным портретам…

Нойман выглядел неплохо для своих лет… А сколько же ему? При первой нашей встрече он показался мне лет на пять старше, чем я. Значит, сейчас ему за шестьдесят…

Я с испугом посмотрел на часы. Прошло уже пять минут из тех двадцати пяти, которыми располагал Нойман, а я все еще ни о чем не спросил его!

И тогда с языка моего стали срываться какие-то клочковатые, лишенные логической связи фразы, восклицания, вопросы: «Столько лет прошло!.. Ты помнишь ту историю с трамваем?.. А как дал мне читать заявление Германской коммунистической партии, помнишь?., А нашу последнюю беседу в райкоме? Как выглядит сейчас Германия — я имею в виду ГДР?., Есть ли у тебя семья?.. Как попал с партийной работы на дипломатическую?..»

Я спрашивал и спрашивал, чувствуя, что не даю Нойману возможности ответить толком ни на один из моих вопросов. И все-таки не мог удержаться, чтобы не задавать новых…

Собственно, не так уж близко мы были знакомы с Нойманом. Встречались-то всего раза три, не больше. Но сейчас я воспринимал его как родного мне человека, будто знал всю жизнь! Он олицетворял для меня ту, вторую душу Германии, о которой говорил мне Сталин.

Я понимал, чувствовал, сознавал, что передо мной сидит антифашист в самом благородном, в самом боевом смысле этого слова. Человек, прошедший сквозь ад гитлеровских концлагерей. Коммунист, которого не сломили ни пытки, ни вид разрушенной Германии, ни сомнения, которые столь усердно сеяли в душах немцев гитлеровские последыши и их западные покровители. Он всегда верил в победу. Верил своим товарищам-коммунистам. Верил нам, советским людям…

Нойман успел все-таки сказать, что после нашей последней встречи он долго еще оставался одним из секретарей райкома, потом возглавлял коммунистическую организацию коллектива восстановителей берлинского метро, потом был взят на работу в ЦК — «начала в отдел пропаганды, затем в международный, а теперь — вот уже лет пять — работает в МИДе ГДР… Семья? Нет, новой семьей так и не обзавелся. Мать и жена, погибшие в фашистском концлагере, все еще живут ц, вероятно, всегда будут жить в его сердце… Как выглядит ГДР? Приезжай — увидишь. Все отстроено заново… Потсдам, Бабельсберг? Там сейчас расположена крупнейшая киностудия ГДР — «ДЕФА»… Уровень жизни? Что ж, живем не жалуемся, только надо работать добросовестно, тогда будем жить еще лучше…

Я опять напомнил Нойману о наших беседах в райкоме.

— Помнишь, какие ты тогда высказал сомнения?.. Нет, нет, не сомнения, ну, опасения, что ли, относительно будущего Германии?.. И все-таки она оказалась разделенной. Как воспринимают это немцы?

Я глядел на него настороженно, готовый тут же переменить тему, если замечу, что она ему неприятна.