Победа. Том 2

«Нет, это не случайная, не «проходная» съемка! — твердил я себе. — Таких в Бабельсберге вообще не бывало. Мы снимали Сталина, когда он прибыл сюда. Снимали «Большую тройку» в день открытия Конференции. И вот теперь, по прошествии двух недель, назначена новая съемка? Что она может означать, что символизировать?»

Царившая в Бабельсберге, очевидно, необходимая, но несносная для журналистов обстановка строгой секретности ничуть не изменилась и в тот день. Мне не удалось выведать никаких подробностей ни в столовой во время завтрака, ни в советской протокольной части. Ничего, кроме того, о чем я уже знал, — то есть о времени и месте съемки.

Мой водитель, старшина Гвоздков, обычно подавал свою «эмку» к «дому киношников» ровно в десять. Может быть, следует съездить в Берлин, размышлял я, пообщаться с западными журналистами? По каким-то своим каналам они иногда узнают новости первыми и притом вовсе не считают обязательным держать язык за зубами. «Нет, — сказал я себе, — это ни к чему». Мне уже не раз приходилось убеждаться, чего стоят их «сенсации».

Лучше уж наведаться в Бюро информации, к Тугаринову. Да, конечно, туда, в Карлсхорст! Осведомление советских журналистов о ходе Конференции прямо входит в круг деятельности этого бюро! Я посмотрел на часы. Начало десятого. В десять я выеду. К двум, то есть за час до съемки, надо вернуться обратно. Значит, в моем распоряжении целых четыре часа. За глаза хватит!..

В считанные минуты Гвоздков промчал меня через Потсдам. Вот уже и Шопенгауэрштрассе. Хотя мысли мои были заняты совсем другим, я не мог не бросить взгляда на дом Вольфов. То, что он по-прежнему необитаем, я определил по наглухо закрытым окнам, во всех других домах они были широко распахнуты, потому что стояла изнуряющая жара.

— Значит, кончаем, товарищ майор? — неожиданно спросил меня Гвоздков.

— Про что ты, Алексей Петрович? — рассеяно спросил я. — В каком смысле «кончаем»?

— В самом прямом, товарищ майор. Кончает наше начальство с ихним совещаться! Не сегодня завтра по домам!

Я резко повернулся к нему:

— Кто тебе это сказал?

— Эх, товарищ майор, — с добродушной укоризной произнес Гвоздков, — вы ж ведь фронтовик бывший! Разве забыли, что для шоферов тайн не существует.

— Самоуверенный ты человек, Алексей Петрович! — попенял я.

— Вот уж нет! — возразил Гвоздков. — О себе я понимаю не больше, чем следует. И свое место знаю! Но котелок-то все же варит. Если команда есть готовить легковушки к погрузке на платформы, значит, можно сообразить, что к чему! Да я и сам эти платформы видел. На путях стоят. Раньше их не было, а теперь стоят, появились. Спросил солдат, которые при платформах: надолго, мол, прибыли? «Нет, — отвечают, — ненадолго. Наверное, не завтра, так послезавтра «нах хаузе».

— Что ж, тем лучше, — неопределенно сказал я. И не без иронии спросил: — Может, ты знаешь и то, чем закончилась Конференция?

— Это уж вам полагается знать, товарищ майор, а мне у вас — спрашивать, — отпарировал Гвоздков.

— К сожалению, — признался я, — ничего определенного сказать тебе не могу. Не информировали еще нас. Больше предполагаю, чем знаю наверняка. Знаю, например, что нашей делегации удалось отстоять свободу на устройство своей жизни для стран Восточной Европы. Ну, для Болгарии, Венгрии, Румынии. О границах Польши договорились, кажется. Помнишь, как мы до сорок первого пели? «Если завтра война, если завтра в поход»… А теперь, думаю, есть все основания петь «Любимый город может спать спокойно…».

— Так мы и эту песню до войны распевали, — напомнил Гвоздков, — а вышло-то… Может, и сейчас еще подождать успокаиваться, а? Впрочем, теперь все знают, что сдачи давать умеем.

И чуть помолчав, продолжал раздумчиво:

— В Болгарии бывал… И в Венгрии тоже. Помню, как встречали нас там. На всю жизнь запомнил, как цветы на броню наших танков бросали, как плакали люди от радости… Ну, а с фрицами как будет… с немцами то есть? — поспешно поправился Гвоздков.

— Этого пока точно не знаю, — ответил я. — Впрочем, знаю то же, что и ты: ни уничтожать, ни расчленять Германию мы не собираемся. Сталин ведь это сказал.

Знал я и еще кое-что, сказанное тоже Сталиным. Вспомнил его вопрос, обращенный ко мне, и его же ответ: «Значит, две души у Германии? Мы делаем ставку на ту, которая хочет мирно трудиться. На эту ее душу. Другие — на другую…»

Но я не посмел ссылаться на свою встречу со Сталиным… Нет, меня никто не предупреждал, что должен держать ее в секрете. Только так уж повелось, так мы были воспитаны: никаких вольностей, когда дело касается Сталина, любое его высказывание воспроизводить слово в слово по печатным текстам.

И, кроме того, коснись я разговора со Сталиным, пришлось бы, наверное, сказать и о его критических замечаниях насчет союзников. А мне уже достаточно влетело за то, что я задел Черчилля на той чертовой «пресс-конференции» у Стюарта. Век не забуду. Хватит!..