На широкой ладони лежали небольшие квадратные часы в металлическом браслете.
— Швейцарские, — с гордостью сказал Брайт.
Воронов почувствовал, что краснеет.
— У меня есть часы, — пробормотал он.
— Швейцарские? — деловито спросил Брайт.
— Советские. Отец подарил.
— Почему ты не хочешь взять швейцарские? — по-прежнему держа часы на протянутой ладони, спросил Брайт. — Что-что, а банки и часы у них самые надежные в мире.
— Спасибо, Чарльз. — Воронов все-таки чувствовал себя растроганным. — Моя скромная услуга не стоит таких подарков.
— Кто говорит о подарках? — удивленно спросил Брайт, подбрасывая часы на ладони. — Купи! По дешевке. У Бранденбургских ворот такие стоят две тысячи марок. Отдаю за тысячу.
— Мне они не нужны. — Вместо растроганности Воронов уже испытывал раздражение.
— Бери за пятьсот. Ты хороший парень и здорово выручил меня. Мы же союзники.
— Нет!
— Тебе они просто не нравятся! Иди сюда!
На дне ящика лежало десятка полтора часов. Ручные, карманные, с браслетами, на ремешках…
— Бери любые, за одну цену. Как у Вулворта. Если нет денег, отдашь после.
— Мы опаздываем, — сухо сказал Воронов.
— Ну, как хочешь, — с обидой произнес Брайт. К удивлению Воронова, эта обида казалась искренней.
Он вышел из квартиры и стал спускаться по лестнице, прислушиваясь, как Брайт возится с замком.
Два фотоаппарата уже лежали на прилавке: воро-новский «ФЭД» и немецкий «контакс», приготовленный для Брайта.
Как только Воронов вошел, Гетцке торопливо заговорил с ним по-немецки.
— Что он лопочет? — спросил Брайт.
— Он говорит, что с твоим «Спидом-грэфиком» дело плохо. Надо менять объектив. Вряд ли можно найти его сейчас в Германии.
— А, черт! — воскликнул Брайт, — Придется выложить монету за новый.
— У Бранденбургских?
— Да нет! У наших фотокорреспондентов, — не поняв или не оценив язвительности вопроса, ответил Брайт. — среди них есть запасливые ребята.
Об этом они говорили уже на ходу и усаживаясь в «джип».
«Странный парень», — подумал Воронов. Чем-то он был ему все-таки симпатичен. Чем именно? Может быть, беззащитной растерянностью, с которой он глядел на свой разбитый аппарат? Или порывом искренней, даже восторженной благодарности, охватившим его, когда Воронов предложил ему помощь? А может быть, просто ребяческой, улыбчато-веснушчатой физиономией? Но какова бестактность с часами! После нее Воронов с удовольствием отделался бы от Брайта.
Прежде чем включить зажигание, американец посмотрел на часы.
— Все в порядке, — сказал он. — У нас вагон времени.
— Пожалуйста, не гони, — угрюмо попросил Воронов.
— Боишься быстрой езды? — с добродушной усмешкой спросил Брайт, включая двигатель. — Но ведь ты храбрый. Это у тебя ордена? — Он посмотрел на орденские планки на пиджаке Воронова и, не глядя вперед, тронул машину.
— Теперь у всех ордена, — не отвечая на вопрос, неприязненным тоном отозвался Воронов.
— У меня тоже есть, — увеличивая скорость, сказал Брайт.
— За что?
— А-а, — мотнул головой Брайт, — не хочется вспоминать. Тащил на себе раненого командира полка. До медпункта. Жирный был боров!
— Это же подвиг!
— Какой, к черту, подвиг! Толстяк вообразил себя Патоном! Сначала выгнал меня из полка, а потом я же его тащил. Полез куда не надо. Видеть не хочу эту медаль. Валяется где-то в комоде.
Воронов понял, что этот парень, очевидно, отведал пороха.
Брайт опять разогнал машину — ездить спокойно, с нормальной скоростью, он просто не умел.
— Как тебе понравился Гарри? — неожиданно спросил он, поворачиваясь к Воронову. То, что Брайт вел машину на такой скорости, не глядя на дорогу, пугало Воронова.
— Какой Гарри?
— Наш президент.
Пренебрежение, с которым Брайт говорил о новом президенте США, показалось Воронову дешевым снобизмом. Впрочем, и самому Воронову Трумэн не понравился, но он не хотел обсуждать это с Брайтом.
— Ты говоришь о президенте так, будто он твой близкий знакомый.
— Первый раз в жизни вижу, — пожал плечами Брайт. — Мой старик рассказывал, что в свое время не раз заходил к нему в лавочку.
— Какую лавочку?
— В его лавочку. Я ведь родом из Индепенденса. Ты, видимо, не знаешь биографии нашего нового президента. Впрочем, не смущайся, ее и в Штатах мало кто знает. А Индепенденс — маленький американский городок. Его тоже мало кто знает. Все вы думаете, что Америка — это Нью-Йорк, Вашингтон и Чикаго.
— Пои чем тут лавочка?
— Я же тебе объясняю: Трумэн был хозяином галантерейной лавочки. Мой старик покупал в ней товары.
— Значит, в прошлом он бизнесмен?
— Отец? Нет, у него была ферма под Индепенденсом. Мы родом из Миссури.
— Я говорю о президенте.
— А-а… — пренебрежительно протянул Брайт. — Трумэн имел грошовый бизнес. Потом стал сенатором. У нас это быстро делается. Страна равных возможностей. Но машина у него хороша! Шесть тонн веса, броневая сталь, пуленепробиваемые стекла… Кстати, тебе удалось что-нибудь заснять?
— Что именно?
— Ну, президента. Его «Священную корову»…
— Какую корову?
— Боже мой, так называется его самолет! Ты не заснял и тех, кто его встречал?
— Зато ты это сделал, — сухо ответил Воронов, делая ударение на слове «ты».