— Передайте на коммутатор, — по-прежнему громко сказал Стюарт, — чтобы меня не беспокоили. Меня здесь нет. Ни для кого! Даже для президента Соединенных Штатов!
Это было произнесено с таким расчетом, чтобы слышали все окружающие.
Бармен поклонился, поспешил к своей стойке и нырнул за нее. Видимо, там у него был телефон.
Стюарт некоторое время посматривал по сторонам, словно желая удостовериться, что его акция произвела впечатление. Затем повернулся ко мне.
— Вы редактор газеты? — удивленно спросил я, возвращаясь к прерванному разговору.
— Вам кажется, что я не гожусь для этой роли? Должен вас разочаровать. Я редактор и издатель газеты, в которой работает Брайт. Короче говоря, она принадлежит мне и он, следовательно, тоже.
— «Ивнинг гардиан»?!
— Вот именно.
— Но это же американская газета!
— Уже в течение четверти века ваш покорный слуга является гражданином Соединенных Штатов Америки, — наслаждаясь моим недоумением, веско произнес Стюарт.
— Каким же образом? — пробормотал я.
— Когда вы будете менее агрессивно настроены и согласитесь забыть о потсдамском Стюарте, я с удовольствием расскажу, как это произошло.
Воспользовавшись моим замешательством, Стюарт слегка — без всякой фамильярности — прикоснулся к моему плечу и спросил:
— Вы встречались с Брайтом после Потсдама?
— Нет. Но все равно мы старые друзья. Потсдам не забывается.
Помимо воли я преувеличил свою близость с Чарли. Уж очень мне хотелось показать этому Стюарту, что его отношение к Брайту никак не может повлиять на мое.
— Вы совершенно правы, — понимающе подтвердил Стюарт. — Брайт тоже не забыл о Потсдаме. Он даже написал о нем книжку. Называлась, кажется, «Свидетельство очевидца».
— Чарли? — удивленно переспросил я. — Вы хотите сказать, что Чарли написал что-то о Потсдамской конференции?
— Да, именно. В пятидесятых годах он выпустил книжонку о Потсдаме.
Чарли — автор книжки, да еще о Потсдаме?! Это было невероятно.
— Не приходилось читать, — пробормотал я.
— Ее и в Штатах мало кто читал, — пренебрежительно заметил Стюарт. — Мне-то самому пришлось полистать ее гораздо позже. Когда я брал этого парня в свою газету. Так что же мы будем пить?
Не дожидаясь ответа, Стюарт снова подозвал бармена.
Я сидел пораженный. Что мог написать Чарли о Потсдаме? Да еще как «очевидец»! Ведь он же ничего толком не знал и не видел! О том, что происходило в Цецилиенхофе, даже я знал больше, чем он. Кроме того, почему теперь, когда мы снова встретились, он ни слова не сказал о том, что написал книгу о Потсдаме? Впрочем, он вообще врал мне. Говорил, что руководит иностранным отделом…
Подошел бармен. Стюарт заказал себе водку со льдом.
— Вам тоже? — спросил он.
Я ответил, что у меня еще есть виски.
— Все меняется на свете, — с добродушной иронией заметил Стюарт, когда бармен отошел. — Вы знаете, какой сейчас самый популярный напиток в Штатах? Думаете, виски?
— Водка. Я бывал в Штатах.
— И даже не смирновская, а именно ваша. «Столичная». Дороже ценится. — Слово «столичная» Стюарт произнес почти по-русски и широко улыбнулся. — Простите, — снова заговорил он, — какую газету вы здесь представляете?
— Я представляю журнал. Он называется «Внешняя политика», — ответил я, уверенный в том, что этот журнал никогда не попадался на глаза Стюарту.
— Знаю, — неожиданно сказал он. — «Внешняя политика». Выходит в Москве ежемесячно. Так?
Каждый журналист немножко тщеславен. То, что Стюарт знал о существовании моего журнала, отчасти расположило меня в его пользу. Я кивнул.
— Все русские, кажется, живут на пароходе, — сказал Стюарт. — Вы тоже?
— Я — в гостинице. Только сегодня прилетел.
— А я вчера.
Мы помолчали.
— Мистер Воронов, — заговорил Стюарт, стараясь придать своим словам некую задушевность, — давайте забудем старое. В карете прошлого никуда не уедешь. Вы помните, кто это сказал?
— Помню.
— Я видел «На дне» мальчишкой. Ваш Художественный театр гастролировал тогда в Европе. Итак, давайте поставим крест на прошлом. Все в мире изменилось. Символ этих изменений — Хельсинки. Будем считать, что мы встретились впервые. Американский редактор и русский…
— Политический обозреватель.
— Отлично. Мы с вами живем сейчас в изменившемся мире.
— Да, друг Горацио, — усмехнулся я.
— Вы платите Шекспиром за Горького. Благодарю. Так вот, может быть, я был слишком настойчив в своем желании задержать вас здесь. Но, не скрою, мне хочется поговорить с вами. Так сказать, на новом этапе. В преддверии Совещания американскому редактору хочется побеседовать с советским политическим обозревателем. Разве это не естественно?
Я слушал Стюарта, отвечал ему, но продолжал думать о Брайте и о книжке, которую он написал. Наконец я не выдержал и, прервав Стюарта, спросил:
— Вы сказали, что Брайт что-то написал о Потсдаме?..
— Ерунда! — Стюарт пренебрежительно махнул рукой.
— Мы были в Потсдаме вместе, и мне интересно, что же он написал? — настаивал я.
— Что мог нависать Брайт? — пожав плечами, ответил Стюарт, — Честно говоря, я и сам не помню.
— Но все-таки?