Победа на Янусе

Внутри лощины виднелось тусклое свечение от фосфоресцирующих растений. Некоторые из них низко стелились по земле, другие же, напротив, возвышались, как деревья. В любую другую ночь, кроме этой, Шенн только приветствовал бы это бледное свечение, но теперь он затаился насколько это возможно, считая светящиеся растения невольными предателями, готовыми выдать его, притворившегося спящим, и тем самым сорвать все его планы.

Он специально устроился в тени, росомахи свернулись рядом. Шенн подумал, что животные своими телами прикроют его, когда он решит неожиданно выйти из укрытия. Одной рукой, лежащей на животе, он крепко сжимал довольно сложное приспособление, сделанное им из остатков порванных неведомым врагом ремней. Вскоре его ловушка должна сработать!

Теперь, когда он знал, как добраться до критического места, избегая светящихся растений, Шенн был готов к решительным действиям. Он крепко прижал ладонь к голове Тагги, давая ему молчаливую команду оставаться на месте, и росомаха повиновалась ему.

Точно такую же команду он отдал и Тоги. Потом дюйм за дюймом начал выползать из укрытия, двигаясь как червяк к узкой тропинке, бегущей вдоль скалы. Именно по ней кто-то или что-то приходит через морские ворота на берег. И Шенн должен находится там, чтобы наблюдать за линией берега.

В основном план терранца основывался на удаче и предположениях, но этот план полностью принадлежал ему — Шенну. И когда он натягивал ремни своей ловушки, его сердце билось с неистовой силой, готовое вырваться из груди. Он вслушивался в каждый ночной шорох. Он проверил, хорошо ли держится его сеть, подтянул на ней каждый узел и только потом затаился во тьме, слушая ее не только ушами, но и каждой клеточкой своего напряженного тела.

Удары волн о скалу, свист ветра, сонный жалобный вопль какой-то птицы… А постоянные всплески! Может быть, это рыба, а может тот, кого он ожидает? Стараясь не издать ни звука, Шенн отполз обратно к пещере, где находилась его импровизированная постель.

Он добирался туда, не дыша, только сердце стучало в груди; губы пересохли, как будто он только что пробежал марафонскую дистанцию. Тагги вопросительно потерся носом об его руку, и сделал это бесшумно, словно тоже понимал, что за краем лощины притаилась опасность. Неужели враг уже добрался до тропинки, где Шенн установил ловушку? Или Шенн попросту ошибался? Неужели враг уже идет за ним, придя с другого берега? Влажной от напряжения рукой Шенн сжимал шокер. Он ненавидел ожидание.

Каноэ… его работа, которую он оставил без присмотра. Вот до чего доводит беспечность. Что бы ты ни делал, нужно стараться делать это как можно лучше. А он? Каноэ было очищено до блеска и готово к выходу в море, а он так напортачил! Весь его план потерпел фиаско; теперь-то он ясно себе представлял, что ему нужно делать. Программа дальнейших действий была заложена в его мозгу. Целая мысленная картина!

Шенн встал; росомахи беспокойно зашевелились, хотя никто из них не издал ни звука. Картина в его мозгу! Но на этот раз он не спал; он не спал и не видел сна, который мог бы использовать для своего же поражения. Только на этот раз все было иначе, о чем не знал его противник. Чуждое воздействие на его разум, внушающее ему мысли о том, что надо делать, и воспринимаемое какой-то частью его мозга как неоспоримый факт, на этот раз не руководило его действиями. Лишь предполагалось, что он находится под чьим-то контролем; и Шенн не сомневался в этом. Отлично, он продолжит играть свою роль. Он должен сыграть эту роль и сыграть на отлично, чтобы заманить противника в ловушку.

Убрав шокер в кобуру, он медленно продвигался по открытой местности, теперь не обращая никакого внимания на освещенные фосфоресцирующим светом места, попадающиеся на его пути. Он шел по уже протоптанной им же тропинке к берегу, где находилось каноэ. Когда Шенн шел, то изображал походку человека, сосредоточенного на какой-то навязчивой идее.

Теперь он находился у самой кромки воды, обращенной к пологому склону скалы, и изо всех сил боролся с искушением обернуться, чтобы посмотреть, не спускается ли кто-нибудь за ним. На каноэ было больно смотреть; оно олицетворяло собой полную безнадежность, от которой ему необходимо избавиться немедленно, если он хочет утром освободиться из острова-тюрьмы.