Победа

— Спасибо за откровенность, господин Воронов, но, значит, советские журналисты присутствовали на встрече, а англичане и американцы — нет. Разве этот факт, — повысил голос Стюарт, — не свидетельствует о явной дискриминации? В конце концов, все мы имеем здесь равные права.

— Нет, — упрямо ответил Воронов. — Не свидетельствует. Советские журналисты тоже не присутствовали на встрече. Что же касается равных прав…

Он на мгновение запнулся: «Что я делаю? Вместо того чтобы налаживать контакты, иду на обострение!..»

— Что же касается равных прав, — тем не менее продолжал он, — то они предполагают равные обязанности.

— Что вы хотите этим сказать?

— Для того чтобы расчистить вам путь в Берлин, десятки тысяч советских солдат погибли на его подступах. Ни американских, ни английских военных среди них не было.

Этот Стюарт, судя по его тону, явно не имел права называть себя союзником. Союзниками были американские и английские солдаты и офицеры, сражавшиеся с немцами. Да и собравшиеся здесь журналисты, судя по их реакции на вопросы Стюарта и ответы Воронова, тоже в большинстве своем были союзниками…

— Что ж, — примирительно сказал после неловкой паузы Стюарт, — мы узнали от господина Воронова самое главное: маршал Сталин здесь. Простите, теперь он генералиссимус. Значит, Конференция состоится.

Он посмотрел на Урсулу. Во время разговора она сидела молча, видимо не понимая ни слова. Впрочем, Воронову показалось, что раза два она взглянула на него по-прежнему неприязненно, если не враждебно.

— Нам пора, — сухо сказал Стюарт. — Я обещал доставить леди домой. Нам пора ехать, — по-немецки обратился он к Урсуле.

Все поднялись со своих мест.

— Для меня было большим удовольствием поближе познакомиться с вами, господин Воронов, — скороговоркой произнес Стюарт. — Уверен, что для Урсулы тоже.

Они вышли из-за стола и направились к выходу.

«Что я наделал, черт побери, что я наделал! — повторял про себя Воронов. — Вместо того чтобы хоть как-то повлиять на настроение этих людей, на содержание их будущих корреспонденции, сцепился со Стюартом!.. Но, с другой стороны, как я должен был поступить? Подставить правую щеку после того, как меня ударили по левой?..»

Нет, он не мог ни смолчать, ни сделать вид, что слова Стюарта его не задевают. Этот тонкогубый иезуит явно пытался бросить тень на Советскую страну. Пусть дело касалось только Конференции… Судя по всему, Стюарту нужен был лишь повод…

— Глупо все получилось, — сказал Воронов, когда они с Брайтом сели в машину.

— А я доволен! — отозвался Брайт.

— Еще бы! — усмехнулся Воронов. — Получил свою сотню долларов.

Неожиданно Брайт с такой силой нажал на тормозную педаль, что Воронова чуть было не выбросило из машины.

— Ты что, с ума сошел? — воскликнул он.

— Послушай, Майкл, — медленно, с несвойственной ему жесткой интонацией произнес Брайт. — За кого ты меня принимаешь?

Таким тоном Брайт раньше никогда с ним не разговаривал.

— Я сказал тебе, — продолжал Брайт, — что поездка имеет важное значение. Я был прав. Я им доказал, что советский журналист не лгун. Не все так просто, как кажется. А деньги… Эй, мистер! — приподнявшись с сиденья, крикнул он во весь голос.

Воронов не понял, к кому он обращается. Но сразу же увидел старика, в ярком свете фар пересекавшего дорогу перед машиной. Несмотря на жаркий июльский вечер, на нем были пальто с потертым бархатным воротником и шляпа, давно потерявшая форму. Этот старый немец, очевидно, жил неподалеку и пробирался домой.

— Эй, мистер! — снова крикнул Брайт. Включив мотор, он одним рывком бросил машину вперед и снова затормозил, на этот раз почти рядом со стариком, испуганно прижавшимся к остаткам стены. Не заглушая двигателя, Брайт тоном приказа обратился к Воронову: — Спроси, кто он такой!

— Да ты и впрямь сошел с ума!

— Не хочешь? — с необъяснимой злобой сказал Брайт. — Ладно, обойдусь без тебя. — Высунувшись из кабины, он громко спросил: — Хей, майн хэрр! Ви альт зи? Вифиль? Вифиль ярен? Зи, зи![14]

Немец молчал. Руки его, сжимавшие трость, дрожали.

Дребезжащим, старческим голосом он наконец пролепетал:

— Ахт унд зибцих…

— Что он бормочет? — обернулся Брайт к Воронову. — Сколько?

— Семьдесят восемь.

— О'кэй! — удовлетворенно произнес Брайт. — Значит, не воевал.

Резким движением расстегнув нагрудный карман своей рубашки, Брайт вытащил пачку денег, перехваченную резинкой.

— Держи! — крикнул он, обращаясь к немцу по-английски. — Возьми, я сказал.

Растерянный старик молчал.

— Немен! — снова гаркнул Брайт, на этот раз по-немецки.

Еще дальше высунувшись из машины, он протянул руку и сунул деньги старику за отворот пальто. Затем откинулся на спинку сиденья и дал газ.

— Слушай, Чарльз, — не выдержал Воронов. — Можешь ты объяснить, что все это значит?

— Могу, парень. Только не сейчас.

Ответ Брайта прозвучал задумчиво, почти печально.