Победа

— Послушай, Майкл, — продолжал Брайт уже серьезно. — Неужели тебе не интересно поближе познакомиться со своими западными коллегами? Или русским журналистам запрещено общаться с нами? Тогда скажи прямо, и я исчезну.

Слова Брайта задели Воронова за живое. «Мне не только не запрещено, а, наоборот, поручено как можно чаще общаться с вами, — подумал он. — Вместо того чтобы вымучивать статью, не лучше ли потолкаться среди иностранных журналистов? Тогда и название „Вокруг Конференции“ будет оправдано. В конце концов, впереди еще целая ночь. К завтрашнему утру статья может быть готова».

— Ты доставишь меня обратно? — нерешительно спросил Воронов.

— Конечно! — с готовностью ответил Брайт.

— Господин Вольф, — спросил Воронов после паузы, — я не очень обеспокою вас, если переночую сегодня здесь?

— Комната в вашем распоряжении в любое время дня и ночи.

— Тогда у меня к вам просьба. — Встреча с иностранными коллегами уже казалась Воронову чрезвычайно заманчивой и полезной для дела. — В восемь часов сюда придет моя машина. Я напишу записку и попрошу вас передать ее шоферу.

— Яволь, манн хэрр.

Подняться наверх, написать записку и вручить ее Вольфу было делом нескольких минут.

— Едем! — сказал Воронов Брайту. — Мы поехали. — Он повторил это по-немецки для Вольфа.

— Минутку, хэрр Воронофф, — задержал его Вольф. — Возьмите, пожалуйста, ключ. Так вам будет удобнее.

— Спасибо, — отозвался Воронов, беря ключ, — Думаю, что вернусь не поздно.

Глава девятая «UNDERGROUND»

Седой город медленно окутывался вечерним сумраком. Улицы были пустынны. Лишь изредка попадались машины с американскими, английскими или советскими солдатами. Все они мчались по Потсдамерштрассе в направлении к Бабельсбергу. Брайт сидел за рулем, откинувшись на спинку сиденья и задрав голову поверх ветрового стекла.

— Твоя хозяйка — боевая баба, — усмехнувшись, сказал он Воронову. — Пока ты был наверху, мы с ней сварганили небольшой бизнес.

— Бизнес? — удивился Воронов.

— Пять пачек кофе, три блока «Лаки страйк» и четыре фунта сахара в обмен на дюжину серебряных ложек. Доставка за мной.

— Как тебе не стыдно, Чарльз! — вырвалось у Воронова.

— Стыдно? Но ведь она сама попросила. У Бранденбургских ворот ей дали бы вдвое меньше.

— На кой черт тебе ложки?

— Совершенно ни к чему. Я подарю их Джейн.

— Кому?

— Моей девушке. Ее зовут Джейн. Мы скоро поженимся.

— Где она сейчас? В Индепенденсе?

— В Бабельсберге.

— Где?!

— Она служит в госдепартаменте. Стенографистка. Когда я узнал, что ее берут в Европу, то из кожи вылез, чтобы моя газета послала меня сюда же. Только напрасно.

— Почему?

— Ты же знаешь, что Бабельсберг для меня не ближе, чем Штаты! В течение всех этих дней я видел Джейн только один раз — сегодня!

— Разве она не может приезжать к тебе в Берлин?

— Она завалена работой. С утра до поздней ночи.

Некоторое время Воронов и Брайт ехали молча.

— Послушай, Майкл, — прервал молчание Брайт. — Хочу предупредить тебя. Ребята очень недовольны. Мы не привыкли, чтобы так обращались с прессой.

Воронов молчал. Сам он был на особом положении.

Правда, оно, в сущности, ограничивалось тем, что ему разрешили находиться в Бабельсберге. Но об этом Воронов не хотел говорить. Кстати, он мог бы сказать Брайту, что прибытие Трумэна и Черчилля снимали все корреспонденты, а приезд Сталина не удалось запечатлеть даже советским.

— Слушай, — неожиданно сказал Брайт, — а я ведь не очень честно выиграл свою сотню. Ты-то имеешь доступ в Бабельсберг, словом, живешь там. Ребята тебя видели.

— Я живу в Потсдаме, — упрямо возразил Воронов.

— Да и я, пожалуй, напрасно жалуюсь, что не могу попасть в этот райский уголок. Джейн находит способы… Впрочем, все это тонкости. Бизнес есть бизнес. Ты сказал при Стюарте, что живешь в Потсдаме, Шопиигоор восемь, и я нашел тебя именно там. Верно?

— Шопенгауэр, Чарли, Шопенгауэр!

— За сто баков я готов произносить это имя как угодно. Кстати, этот Шопе… Кто он был такой? Наци?

— Философ. Очень пессимистический философ. Жил в прошлом веке. Написал книгу «Мир как воля и представление».

— «Мир»… как что? Слушай, Майкл, когда ты успел напичкаться всей этой тарабарщиной?

— Занимался историей в институте.

— История начинает делаться только сегодня. Между прочим, я тоже недолго учился в колледже. А потом бросил. Увлекся этой проклятой фотографией.

Небо нахмурилось. Все вокруг было по-прежнему пустынно. Развалины домов в сочетании с воронками от бомб и снарядов напоминали мрачный лунный пейзаж. По крайней мере, таким Воронов представлял его себе в детстве…

— Здесь, — сказал Брайт, — наш пресс-клуб, — Он указал на двухэтажное здание, которое через мгновение уже осталось позади.

— Какая это улица? — спросил Воронов.

— Черт ее знает! Район Целлендорф. Американский сектор.

Резко затормозив машину, Брайт сказал:

— Стоп! Дальше не проедешь.

Машина действительно уперлась в тупик, образованный руинами домов. Впереди уже стояло десятка полтора «виллисов». Брайт поставил свою машину впритирку к другой. Та, в свою очередь, упиралась капотом в наполовину разрушенную стену.