Победа

Она не показывалась, но притягивала его к себе, как магнит Шаги Рикардо поневоле направились к бунгало. Его движении продолжали быть осторожными, но если бы он встретил Гейста, то в яростном порыве хищнических инстинктов, конечно, удов летворил бы свою жажду убийства. Он никого не встретил. Позади дома Уанг подогревал кофе к возвращению «Номера первого». Даже Педро был невидим, сидя, по всей вероятности, где — нибудь на пороге и с преданностью животного устремив маленькие красные глазки на мистера Джонса, занятого беседой с Гейстом. Беседа зловредного призрака с беззащитным человеком под взором обезьяны.

Рикардо бросал по сторонам беглые взгляды. Он, так сказать, невольно очутился у крыльца Гейста. Здесь, уступая непреодолимому влечению, он взошел по ступенькам крадущимися и в то же время быстрыми шагами; потом на мгновение остановился под выступом крыши, чтобы прислушаться. Ободренный тишиною, он перенес через порог ногу, вытянувшуюся, словно резиновая кишка, поставив эту ногу на пол комнаты, он живо подтянул к ней другую и очутился в доме. Он повернул голову направо и налево. Его ослепленным солнечным светом глазам сначала показалось, что вокруг совершенно темно. Потом зрачки его расширились, как у кошки, и он увидал огромное количество книг; он был этим поражен и буквально сбит с толку. Он одновременно был и удивлен, и раздосадован. Он надеялся извлечь из вида и характера обстановки полезные указания, какое-либо представление о Гейсте. Но какие предположения можно сделать на основании кучи печатной бумаги? Он не знал, что подумать, и его изумление выразилось в следующем мысленном восклицании:

«Что же эта скотина собиралась устроить здесь, черт возьми? Школу, что ли?»

Взгляд его остановился на портрете Гейста-отца, на этом строгом, презиравшем мирскую суету профиле. Глаза его загорелись, когда он увидал тяжелые, серебряные подсвечники — признак богатства. Он бродил, как заблудившаяся кошка, попавшая в незнакомое место, потому что, хотя он не обладал чудесной способностью Уанга материализоваться и снова исчезать вместо того, чтобы входить и выходить, его менее гибкие движения могли становиться почти такими же бесшумными. Он заметил, что задняя дверь чуть приоткрыта; все это время его слегка заостренные и напряженные с усиленным вниманием уши улавливали лишь тишину, окружавшую снаружи безмолвный дом.

Не пробыв в комнате и двух минут, он сказал себе, что в бунгало никого, кроме него, нет. Женщина, вероятно, вышла тайком и прогуливается где-нибудь в саду, позади дома. Без сомнения, Гейст запретил ей показываться. Почему? Потому ли, что не доверял своим гостям, или же потому, что не доверял ей? Рикардо подумал, что, в сущности говоря, результат получался одинаковый. Он припомнил рассказ Шомберга. Бегство с человеком с целью избежать преследований этого животного, трактирщика, не могло служить доказательством безмерной страсти. Она должна была быть доступной.

Усы его взъерошились. Он уже с минуту разглядывал запертую дверь. Он заглянет в эту вторую комнату, в которой, быть может, найдет что-нибудь более красноречивое, нежели куча старых книг. Позабыв всякую осторожность он перешел через комнату.

«Если негодяй неожиданно явится и начнет лягаться, — сказал он себе, — я прикончу его, и все тут!»

Он взялся за ручку двери и почувствовал, что она подается. Прежде чем открыть ее совсем, он еще раз прислушался. Он почувствовал вокруг себя тишину, без единого шороха.

Вынужденная осторожность исчерпала его выдержку. В нем пробудилось безумие кровожадности, и, как всегда в таких случаях, он физически ощутил привязанный к его ноге нож. С диким любопытством он потянул к себе дверь. Она открылась совершенно бесшумно, и он увидел перед собой плотную, темно — синюю материю. Это была повешенная позади двери занавеска, достаточно тяжелая и достаточно длинная, чтобы не двигаться.

Занавес! Это препятствие отвлекало любопытство Рикардо и смягчило его резкость. Он не отдернул ее нетерпеливым движением, а ограничился внимательным осмотром ее и словно необходимо было исследовать ее происхождение, прежде чем рискнуть взяться за нее рукой. В эту минуту колебания ему показалась, что полная тишина чем-то нарушена. Это был едва заметный шелест, который его слух поймал и тотчас потерял снова в слишком напряженном внимании. Нет, все оставалось безмолвным и внутри и снаружи дома. Только он не чувствовал себя больше в одиночестве.