По зову сердца

В это время за своей спиной услышала гул моторов и лязг гусениц.

«Танки нас обошли!» — мелькнуло в голове.

Я оглянулась — действительно сзади по лощине двигались машины.

— Наши танки! — не помня себя от радости, закричала я.

Одна за другой шли «тридцатьчетверки». Они с ходу открыли огонь по фашистским автоматчикам, которые бежали вслед за танками. В воздухе появились наши штурмовики и понеслись в сторону противника. Ряды фашистов дрогнули. Наша пехота с криком «ура» поднялась и ринулась вслед за «тридцатьчетверками».

В глазах темнело, я в изнеможении опустилась на землю, хотела забинтовать себе ногу и наложить жгут, но вспомнила про старшего сержанта. «Неужели Балатов погиб?»

Кусая до крови губы, подползла к нему. Он тихо стонал.

Перевязала ему раненую голову. Хотела заняться своей ногой, но услышала надрывный голос Ибрагимова:

— Товарищ командир, перевяжите… Болит очень…

Он лежал по другую сторону пушки. Зажав остаток бинта в руке, поползла к нему, но не хватило сил. Я потеряла сознание.

IX

Очнулась от резкой боли в ноге. Санитар снимал с меня разрезанный сапог, залитый кровью. Уже вечерело, на машине рядом со мной лежали раненые бойцы моего взвода. Около нас стояли Аня и комбат.

— Как там наши? — спросила я Бородина.

— Атака гитлеровцев сорвалась, наши пошли вперед.

Шофер завел мотор.

— Стойте, генерал идет, — услышали мы взволнованный голос Ани.

— Ну что, Сычева, ранило? — спросил командир дивизии, подойдя к машине. — Э, да тут целый взвод. Молодцы, здорово дрались! По-гвардейски!

Лица бойцов просветлели.

— Всех награжу, — сказал командир дивизии на прощанье. — Смотрите возвращайтесь в мою часть.

Глубокой ночью нас переправили на левый берег Днепра.

В медсанбате врач Вера Ивановна Мишина, осмотрев меня, покачала головой:

— Девушка, вам придется отнимать ногу.

Эти слова поразили меня.

— Как отнимать?

— Да, видно, отвоевалась, начинается гангрена.

— Не дам ни за что!

— Если не ампутировать — умрешь.

— Ну и пусть…

— Я позову главного врача.

Ко мне подошел майор Семен Семенович Кивель. Он осмотрел рану и предложил:

— Пока можно сделать хорошую чистку и вливание крови.

Закатав рукава, Вера Ивановна начала делать чистку. Стиснув зубы, я сначала крепилась, старалась не кричать, но потом боль заслонила все. После укола стало легче. Кость вычистили и наложили гипс.

Нас с Балатовым отправили в госпиталь.

Недалеко от фронтовой линии на санитарный поезд налетели самолеты. Зажигательная бомба попала в третий от нас вагон. Раненые кричали: «Вагоны горят!»

Я подползла к двери. Девушка-санитарка вытаскивала раненых из горящего вагона. Отнесет за насыпь одного, потом возвратится за другим. Упала горящая доска и сбила ее с ног. Гимнастерка на спине задымилась, но девушка поднялась и, хромая, заторопилась к охваченному пламенем вагону. К ней опять потянулись десятки рук, молящих о спасении. Те, кто мог ходить, помогали вытаскивать из вагона тяжелораненых. Загорелся наш вагон. Чьи-то сильные руки схватили меня и понесли. Я повернула голову и увидела старшего сержанта Балатова. Одной рукой он держался за раненую голову, другой тащил меня от линии, стиснув от боли зубы и побледнев.

Вечером аварийная бригада расчистила путь и сцепила уцелевшие вагоны. Раненых потеснили, и нам пришлось лежать на полу. Мне было приятно, что среди других бойцов и офицеров около меня находится человек, с которым мы вместе воевали. Здесь Балатов не был моим подчиненным, мы были равны, как два боевых товарища.

Двадцать дней мы ехали до Ростова и многое пересказали друг другу. Я говорила о Грише, о том, как получила извещение о его гибели, о том, как мстила за него фашистам. Говорила, как дорога для меня его память.

Из Ростова нас отправили в Тбилиси, там распределили по госпиталям. Меня поместили в палату на двенадцать коек. Все лежавшие здесь девушки-фронтовички были медицинскими работниками.

Старшего сержанта Балатова положили в другой госпиталь. Я привыкла к этому веселому парню, между нами завязалась хорошая дружба. Почти каждый день я получала от него письма, в которых он сообщал о своем здоровье, описывал госпитальную жизнь. Когда Балатов стал выздоравливать, ему разрешили навещать меня. В эти дни я брала костыли, выходила из палаты во двор, и мы подолгу сидели с ним на скамеечке. Я очень дорожила этой дружбой. Видела, правда, что Ваня привязывается ко мне с каждым днем все сильнее, что дружеские чувства перерастают во что-то большее. Я не могла ответить на его чувство, слишком ярко жил в моей памяти Гриша.

Балатов много рассказывал о себе, о своих родных, о небольшой деревушке, в которой он родился.

— Что там теперь с моими родными? — часто говорил он, вспоминая о доме. — Отец коммунист, был председателем колхоза, наверное ушел в партизаны, а мать с братишками, видно, в оккупации. Завтра меня выписывают, но заставляют идти на месяц в отпуск. Какой, Тамара, сейчас может быть отпуск? И куда я поеду? Буду ругаться с врачами.

— Ничего не поможет, Ваня, — сказала я, — отпуск тебе придется взять, надо укрепить здоровье.

— Где ж я проведу его? В нашей деревне фашисты.