По железной земле

— Сюда пришел в январе тридцать третьего. Пешком шел аж от самого Старого Оскола. Темнело уже, поземка мела злая. Вижу — далеко в темноте огонь вспыхнул. Я его увидел с того места, где сейчас Лебединский карьер. Это лампочки зажглись на первом копре, на деревянном, стоял он на месте того, который вы за окном видите. Так я на свет шел, шел и вышел прямо к копру. Гляжу — а тут уже наши донбассовские ребята, вот какая вещь.

Опять мигает светлячок на пульте.

— Малыгин. С праздником! Спасибо! Семь машин? Бедная руда? Прекращайте возить. А геофизические анализы? Так. Алло, Южная! Остановите вывозку со склада. У вас в руде меньше пятидесяти семи процентов железа. Товарищ Козлов, обратите внимание на усреднение.

— Да, встретил, значит, своих ребят. Тут тогда всего три жилых дома было, два для семейных, одно холостяцкое общежитие. Ну, мы принялись наши, донбассовские порядки наводить. Требуем довести план до каждого забоя, чтобы, значит, никакой обезлички. «Даешь, говорим, борьбу за выполнение норм!» А это не просто было, ой не просто! Вместо отбойного молотка — кайло. Меня назначили бригадиром. Выдвинули мы свой встречный план. Добились отбойных молотков — немецкие, и такие, проклятущие, тяжелые, по семьдесят три кило! Начали соревнование — кто победит, тому поднимать первую бадью руды. Ну, я уже рассказывал, как у нас получилось. А к тому времени моя бригада с нищенской малосильной лебедкой поднимала в смену уже шестьдесят бадей породы. Такого туг раньше и не слыхивали. А харч, дело прошлое, был, ну никуда…

Пока Алексей Григорьевич начинает очередные переговоры с карьерами, добиваясь выдачи руды с требуемым содержанием железа, я перечитываю выписанное из книги о КМА письмо академика Губкина по поводу аварии на шахте. Это было уже в 1936 году. Ворвался плывун, хлынула вода, затопило ствол. «В упорной борьбе со стихией величайшая заслуга принадлежит коллективу рабочих шахты № 1, из которых тт. Терентьев И. А. (сменный техник), Малыгин А. Г. (сменный горный мастер), Гнитнев Е. В. (электромонтер), горнорабочие — слесари Ковалев Ф. Г., Соленов С. Д., Кострыкин П. М. и крепильщик Нечаев Ф. Я. особенно отличились громадным личным мужеством и самоотверженностью. По пояс и по горло в холодной воде, в глубокой шахте, рискуя здоровьем… самоотверженно проникая в затопленные и забитые плывуном штреки… с риском для жизни обеспечивали правильное ведение очистных работ». Показываю выписку Малыгину.

— А-а… Было такое дело, действительно.

— Расскажите.

— Да ведь тут все сам Иван Михайлович описал, чего же еще? Все правильно. Риск, известно, был, только говорить тут особенно не о чем.

Кое-что он все же рассказал. Когда откачивали, был уже ноябрь. Вода — плюс четыре, как на реке перед ледоставом. Случилось так, что где-то под водой плотно, невылазно заклинился храпок, приемная часть насоса. Попробовали вызвать водолазов из Воронежа.

— Не хотят водолазы в шахту: темное, говорят, это дело, рискованное. Я — к ребятам: «Ну что делать? Надо самим кому-то нырять». Первым попробовал Кривошеев Иван Матвеевич, синим выскочил, как мертвец. За ним нырял Федя Захаров. Но не могут найти, в чем загвоздка. Тут стали мне реплики подавать: «Малыгину надо нырнуть, он сообразит, что к чему». Нырнул, нащупал храпок: запутался, треклятый, в железном балкончике. Стали нырять с гаечными ключами, ногами пробовали перильца отгибать, раскачивать. Три дня возились — отломали, освободили храпок, пошел насос в ход. Думали, воспаление легких схватим — ничего, обошлось. Главный инженер на радостях нам коньяк выставил, пять звездочек.

Напоминаю Алексею Григорьевичу: в одной из телевизионных передач, посвященных первым пятилеткам, промелькнул старый кинокадр: бригада, первой добывшая богатую курскую руду, собралась в шахте, у всех радостные лица.

— Тут такое дело… Открою вам секрет. Не в шахте нас снимали. В шахте по тем временам свету мало было. Вон там, у мастерской, насыпали руды. Мы встали в полной амуниции, главный ихний скомандовал, чтобы руки с кусками руды подняли и «ура» трижды прокричали. Но люди были те самые и руда настоящая, вот какое дело. Только не в шахте, а на дворе, перед механической мастерской. И бадью туда приволокли, был такой грех.

За окнами диспетчерской хохот, возгласы: рабочие парни идут мимо к центру города, на гуляние в парк. Пусто в управлении комбината. Радио разносит праздничную московскую передачу. А диспетчер — на посту, передает распоряжения, записывает, кого-то поздравляет, кого-то поправляет, заносит последние данные в графы сводки, беспокоится, что долго нет машины, которая увезла музыкантов и где-то застряла. Время уже к обеду, всюду накрыты праздничные столы. Не тоскливо ли Алексею Григорьевичу сидеть тут целую смену? Ведь отработал же свое с лихвой.

Малыгин вздохнул, сердито постучал пальцами по столу: