По весеннему льду

На фоне политических мутных процессов и хитроумных потоков милитаристской пропаганды, которой заразился, казалось, весь мир, хотелось чего-то чистого и ясного, твёрдой основы, которая хотя бы немного даст ощущение социальной справедливости. Поэтому Матвей раскапывал, очищал этот странный, покрытый письменами множество раз, свиток исторической памяти, генерирующий ежегодно новые слои полуправды или откровенной лжи. Каждый день новости кормили свежими конфликтами и стычками между либералами и консерваторами, причём и те и другие легко меняли риторику в зависимости от конкретной задачи эмоционального воздействия на публику. Матвей знал одно – он будет делать всё от него зависящее, чтобы его «сад» процветал. И лучший из миров здесь был совершенно ни при чём. Просто он капитан своего маленького корабля и должен вести его сквозь все бури и штормы вперёд. У него есть отделение больницы и его семья. И он за них отвечает головой. Как бы пафосно это ни звучало.

Новая мифология росла мощными толстыми и ломкими стеблями, наполненными ядовитым, дурно пахнущим соком лжи. Целевой аудиторией книг и фильмов с ощутимым душком комикса, конечно, подразумевалась молодёжь, ведь люди, чьё детство пришлось на позднесоветское время, были избалованы фильмами старого кинематографа, где прекрасно уживались рядышком глубокие экранизации русской классики, гениальные картины Тарковского и вместе с этим обычные неплохие фильмы, очень аккуратно прошитые привычной идеологической нитью революционной романтики. Этому слою зрителей очень тяжело было впихнуть молодых сериальных актёров, играющих на уровне школьной самодеятельности, даже если в фильмы и сериалы, как масло в невкусную кашу, добавляли по штучке пожилых мастеров советского кино, которые вытягивали на себе беспомощные сцены и диалоги. Ещё тяжелее было впихнуть искажённый образ того времени, которое ещё помнили их родители, бабушки и дедушки.

Молодое поколение, в свою очередь, должно было выбрать какую сторону занять, ведь юности нужна борьба и вера в идею, но зачастую, утомлённые бесконечными политическими спорами в медийном пространстве, молодые люди полностью уходили от каких-либо социально-политических воззрений, и своей аполитичностью даже гордились.

Тома с годами стала убеждённым центристом, переболев горячкой агрессивного либерализма и не заразившись смертельным вирусом утопических идей, ведущих к ударному строительству рая на земле.

Знакомясь с материалами о сложнейшей советской эпохе, сотканной из целого змеиного клубка противоречий, она понимала, что история похожа на то самое дышло, которое можно поворачивать в разные стороны до бесконечности, удовлетворяя насущные запросы большой политики и общественного сознания. Что кровавые раны любой эпохи вечно, из тысячелетия в тысячелетие, присыпаются облегчающими боль памяти порошками достижений и побед, но не заживают от этого полностью. Понимала, что каждая человеческая судьба, попавшая в селевые потоки мощных революционных переворотов и сломов истории, достойна сострадания. А в стране со сложной и драматической историей, стране, где гражданские войны своим раскалённым ножом разрезали не только общество, но и отдельные семьи, взаимосвязь ненависти и любви, вины и прощения, становится той зыбкой почвой, в которой утопают все смельчаки, ступившие на исторические болотные тропы.

– Ты пойми, исторические процессы – жестокая вещь, – говорил ей Матвей, горячась всё больше. – Такую махину, такую огромную страну подняли! Мы имели общество с хотя бы идеей социальной справедливости, люди чувствовали себя защищёнными. А сейчас что? Жиреющий капитал, вконец осатаневшие олигархи и нищий народ? У меня на отделении есть мамочки, которые краски акварельные ребёнку купить не могут! Радуются, что волонтёры с ними рисуют. А ты рассказывала, что вам в художественной школе два раза в год бесплатно дорогущие коробки медовой акварели «Ленинград» выдавали. Прекрасной по качеству. Вот оно, твоё несчастное советское детство.

Тома вздыхала, какая-то неопределённая тяжелая печаль присутствовала во всех обсуждениях их родной истории.