По Верхней Масловке без спешки

«Матвей ушел – неловкий, сердитый, недюжинный, можно сказать, выдающийся человек… А прохвост… огрызался и словно уворачивался от кого-то невидимого, кто пытался ухватить его и укусить в самое сердце». (162-я стр.)

Так почему Матвей «выдающийся» человек? Потому что «неловкий»? Или потому что «сердитый»? Или потому что «недюжинный»? Или все это вместе делает человека «выдающимся»?

Коротко о попытках «укусить прохвоста в самое сердце». «Прохвост» (а им был небезызвестный вам Петя) напрасно беспокоился и уворачивался от «укусов в самое сердце», поскольку укусить в сердце его в принципе никто не мог: кусают лишь за что-либо, а не во что-либо. А в сердце жалят жалом или колют копьем или вонзают нож.

«… Аллочка… порхала по цементному полу мастерской – эфирная, как случайно залетевшая в амбар стрекозка.» (167-я стр.)

Помните, читатель, дядьку из трамвая с 84-й страницы, у него еще была шляпа с «эфирными» перьями? Теперь у нас с вами «эфирная Аллочка», то есть очень легкая.

И прекрасно порхала бы себе наша Аллочка – легкая, как стрекоза, – «по цементному полу», но автору сравнение с обычной легкой стрекозой не сгодилось. Он решил, что «эфирная» Аллочка порхала непременно как «стрекоза в амбаре».

Почему именно в амбаре?

«Аллочка преданно съела холодные сосиски, заглотала их горячим чаем…» (167-я стр.)

Сначала «преданно» есть «холодные» сосиски, потом «заглатывать» их «горячим» чаем – видимо тоже преданно. Бедная Аллочка! А ведь двумя абзацами выше «порхала, как стрекозка в амбаре» и горя не знала.

Если же серьезно, то можно было обойтись без комментария, потому что «заглатывание горячим чаем» комментировать невозможно.

«Он снова улыбался, перекинув ногу на ногу и чуть покачивая верхней…» (168-я стр.)

В первом абзаце романа герой уже клал ногу на ногу, «слегка покачивая верхней». Мы тогда с вами выяснили, что только «верхней» и можно покачивать. Здесь – «чуть покачивая верхней».

Похоже, что покачивание «верхней» ногой – это у автора фирменное. А почему бы не написать: перекинув ногу на ногу и покачивая ею?

«На заледеневшем крыльце в медленном величественном снегопаде трясся детина в душегрейке». (169-я стр.)

На 84-й странице, читатель, в трамвае дядька с эфирными перышками на шляпе величественно смотрел в тряскую книгу. В данном же предложении «величественным» стал «снегопад», а «трясся» уже «детина». Причем «детина» находился внутри «величественного снегопада». Вы возразите, сказав, например, что дама может кружиться в танце (и это прекрасно), а вовсе не внутри танца. Это действительно прекрасно, но то – Дама! и – Танец! А здесь – «детина в душегрейке» и «в снегопаде… трясся», поэтому внутри «величественного снегопада» и никак иначе.

«Величественный снегопад», величественный дождь, величественный град. Идя навстречу автору, все эти природные явления можно было бы объединить одним понятием: величественные осадки.

«… к глазам поднялись слезы…» (170-я стр.)

Слезы к глазам всегда подступали. Может быть, что-то изменилось за последнее время?

«Вот что значит постоянно питаться кинодребеденью». (171-я стр.)

На 44-й странице мы узнали, что старуха «любила жрать человечину», на 167-й – что Аллочка «заглатывала сосиски чаем», а здесь – что Петя ест черт знает что, вместо того чтобы просто смотреть плохие фильмы.

«У нее было скульптурное отношение к фигурам, она ценила формы». (172-я стр.)

Соответственно, у патологоанатомов мы имеем патологоанатомическое отношение к фигурам, у архитекторов – архитектурное, у гимнастов – гимнастическое, у портных – портняжное, у бабников – сексуальное.

«Вообще в понятие «породистая женщина» она вкладывала животноводческий смысл». (172-я стр.)

А еще смысл бывает птицеводческий, свиноводческий, скотоводческий и самый разный прочий.