По ту сторону смерти

В сознании Софии отчетливо проступили субтитры: Меня бесит, что ты возишься с подарком тети Софии, когда мамочка подарила тебе роскошную пиратскую шхуну и конструктор, из которого можно соорудить целый Тадж-Махал.

— Лаура, ради всего святого, оставь ребенка в покое, — подал голос Питер, не отрываясь от свежего номера «Гардиан». Он сидел развалясь, закинув ногу на подлокотник кресла и заставляя жалобно поскрипывать антикварный орех. Субтитр услужливо перевел: Мне все нипочем, и отца я не боюсь. Последнее было жалкой бравадой. София поднесла чашку к губам. «Стоило перед завтраком проделать добрые пять миль, чтобы купить газету, — отметила она про себя. — Можно подумать, радикальные пролейбористские взгляды сделают из Питера Жоржа Дантона».

Лаура, не выносившая никакой критики в свой адрес, немедленно позабыла о Саймоне — который, впрочем, все равно не обращал на нее внимания — и перешла в наступление.

— София, ты сегодня прекрасно выглядишь, — сказала она. — Хотя я не понимаю, как можно хорошо выглядеть в восемь тридцать утра. Я всегда говорила Спенсеру, если он хочет, чтобы я весь день оставалась в форме, ему не следовало просить меня подарить ему сына и наследника…

У меня есть муж, и я произвела на свет сына — внука нашего отца, — а ты просто фригидная стерва, неспособная иметь детей.

Питер опустил газету, его одутловатые щеки и усталые глаза, глаза старого человека, совершенно не вязались с непослушными мальчишескими кудрями.

— Чем, интересно, занимается наш Высокочтимый муж? Англия — маленькая страна, сколько нужно времени, чтобы подавить в ней всякое проявление художественной оригинальности?

Ты не только фригидна, но и жизнь твоя абсолютно никчемна, ты ни черта не смыслишь в деле, которым занимаешься.

София положила серебряную ложечку на блюдце и сдержанно, одними глазами, улыбнулась. Таково было ее кредо — такова была отведенная ей семейным сценарием роль: всегда сохранять спокойствие, не снисходить до взаимных упреков, быть выше, изысканнее и благороднее — само ее существование служило апофеозом волшебного превращения отца в истинного джентльмена. Она подумала, что ее реплика могла бы звучать так: Лаура, не важно, сколько еще детей ты произведешь на свет, а ты, Питер, можешь сколько угодно напускать на себя бравый вид, — факт остается фактом: галереей управляю я, я одна.

Потому что в конечном итоге каждый из них зависел в первую очередь от отца. Романист непременно попытался бы найти в их семейной истории страшную тайну, психиатр постарался бы сделать на них деньги. Но Софию всегда забавляло, насколько все очевидно и до бестолкового просто и неизбежно. Как этот его стул, напоминающий кафедру в готическом соборе — буковый, с венчающими витой изгиб спинки резными столбиками, — стоял теперь в самом центре воображаемого круга, который они образовывали, так и он сам, их отец, всегда занимал центральное положение в жизни каждого из них. «Так почему же никто не может прямо, без обиняков, признаться в этом? — рассуждала София. — Почему не снабдить этот кадр простым и лаконичным субтитром?» Нет, из года в год повторяется одно и то же. Лаура вечно похваляется своей плодовитой утробой, знает, что выглядит жалкой, но ничего не может с собой поделать. Питер отстаивает левые взгляды, причем всякий раз, как его очередное профессиональное начинание заканчивается крахом, он временно утрачивает веру в себя и погружается в состояние горькой обиды. А она, София, — совершенная, без пятна и без порока, — ревностно оберегает свое законное место одесную трона. Таков итог очередного эпизода сериала «Семья Эндеринг». И через неделю все будет то же самое.

— Внимание! — крикнул из-под стола маленький Саймон. — Приближается Бэтман!

И вот он наконец выходит на сцену. Сэр Майкл собственной персоной. Уверенной, тяжелой походкой он направляется к своему почетному месту — пышущий здоровьем, румяный, с крупными чертами лица, широкоплечий, грудь колесом. В твидовом зеленом сюртуке провинциального «джентри» и визитке. Серебряная проседь. Массивная нижняя челюсть. Волевой подбородок. В уголках губ Софии забрезжила слабая улыбка. Она всегда улыбалась при виде этого буйства плоти, торжества физической силы. В свои шестьдесят четыре года сэр Майкл сохранил энергию рабочего вола и упорство морского буксира.

— Всем доброе утро.