Вскоре газеты сообщили о выстреле Ильина. Информации дали мало, но было ясно, что стрелять он хотел не в космонавтов, а в Брежнева. Я горячо и публично одобряла его намерения; солидаризировалась, так сказать. К этому времени мои антисоветские стихи приумножились; таланта в них не прибавилось, но как листовки они смотрелись. Набирая свое тайное общество, я всем встречным и поперечным их давала читать. В ИНЯЗе работали и учились редкие люди: опять никто не донес! Я винила себя и в том, что вовремя не нашла Ильина и не пошла с ним вместе на расстрел. (Я же не знала тогда ничего про психиатрические тюрьмы.) Стихотворение, посвященное Ильину, распространялось по Москве достаточно широко в списках. Его посвящение было не меньшим вызовом, чем сам текст.
СВОБОДА
Юноше (В.Ильину), стрелявшему в Брежнева, посвящается
Свобода плакать в молиться, Высмеивать и отрицать, Свобода жаждою томиться, Свобода жажду утолять.
Свобода радости и горя, Свобода сжечь все корабли, Свобода удалиться в море, Отказываясь от земли.
Свобода ниспровергнуть стены, Свобода возвести их вновь, Свобода крови, жгущей вены, На ненависть и на любовь.
Свобода истерзаться ложью, Свобода растоптать кумир По тягостному бездорожью Побег в неосвещенный мир.
Свобода презирать и драться, Свобода действовать и мстить, Рукою дерзкой святотатца Писать: не верить, не кадить.
Свобода в исступленье боя Традиций разорвать кольцо И выстрелить с глухой тоскою В самодовольное лицо.
Свобода бросить на допросах Тем, чье творенье - произвол, В лицо, как склянку купороса, Всю ненависть свою и боль.
Свобода в мятеже высоком Под воплей обозленных гром Уйти, как прожил, - одиноким Еретиком в гордецом.
Свобода у стены тюремной, Повязкой не закрыв лица, Принять рассвета откровенье В могучей музыке конца. 1969 г.
По этому поводу у Юлия Даниэля есть отличные стихи:
"Хана, дружок мой. Я приехал.
Пускай войдут и заберут".
Я ВЫРЫВАЮ ТОМАГАВК ВОИНЫ
К 19б8 году КГБ уже позволял себе роскошь не карать за мыслепреступления. Оруэлловская классическая ситуация была сильно разбавлена приватной леностью и попустительством. Саблезубая большевистская кисанька наелась, и больше в нее не лезло. Вы могли тихо ненавидеть систему, и ничего. Суть этой тихой и "гуманной" эпохи "застоя" лучше всего выразил прокурор на процессе Сергея Ковалева где-то в семидесятых: "Нам все равно, какие у человека мысли. Главное - это то, чтобы он не высказывал их вслух". Поэтому не пришли и не забрали. Для ареста надо было подсуетиться.
В ИНЯЗе вербовать желающих войти в подпольную организацию было сложно: старшекурсники еще помнили историю Саши Б., выпускника с отделения математической лингвистики, который к августе 1968 года написал обращение-извинение за подлость советского правительства, адресованное чехословацкой общественности, и оставил его, не успев еще передать, в портфеле (кейсов тогда не было) во время практики в "Интуристе". Девочка-сокурсница полезла туда за яблоком, увидела обращение и... передала его ближайшему дежурному гэбисту. Сашу не арестовали. Дело передали в комсомольскую организацию. Его курс (все его приятели), разделявший в основном его взгляды, проголосовал за исключение из комсомола и рекомендацию ректорату отчислить из института (за два месяца до диплома). Разбирательство происходило не в нашем здании, а в помещении переводческого и английского факультетов на Метростроевской. Увидев единодушно поднятые руки, Саша закричал, что он не может больше жить, выбежал на Крымский мост и бросился в воду. На его несчастье, его выловили оттуда. Никто из студентов ИНЯЗа не знал, что с ним сделали. Один талантливый мальчик из нашего латинского кружка, на втором курсе уже писавший будущую диссертацию, встретил его на улице и не посмел спросить, что с ним делали: очень уж плохо Саша выглядел. Однако всем было ясно, что делали с ним что-то страшное. При нашем тогдашнем уровне осведомленности никто не догадался, что это страшное было - психиатрический вариант. Это стало понятно мне только теперь. Только после этого вида истязаний человек выглядит так, что нельзя задать вопрос...