По ту сторону холста

Денис устало держался за спиной младшего-старшего брата. Он мечтал дать отдых ногам, но Макс был как заводная игрушка.

— Не знаю. Они приплыли из-за моря на больших кораблях, оттуда же, откуда и я. Раньше они звали эти места «Землёй специй», теперь зовут «Золотой землёй», потому что здесь есть золото, которое выходит на юге, в холмах Красного Черепа, прямо на поверхность. Нам стоит избегать патрулей…  они ещё могут спросить меня о корабле. Такая вещь, как одна из самых быстроходных шхун на западном побережье, не может так просто взять и уплыть из чужой памяти. Очень прискорбно.

— А как они доверили тебе корабль?

Небольшой, утыканный колючими кустами, овраг Максим форсировал с невозмутимостью переходящего речку слона. Денис за ним не поспевал; ему приходилось перелезать заборы, шагать в верёвочном парке по качающимся конструкциям, рвать штанины на коленках во время экскурсий в пещеры в Монрепо, но все навыки, подаренные счастливым детством, оказывались бессильны перед обыкновенным кустарником, безродным и бесполезным, зато с железной хваткой.

— Это не очень интересная история, — сказал он не оборачиваясь.

— Расскажи, братец!

— Пожалуй, не стоит…

Вернулся Доминико. Он был не в лучшем настроении: буркнув что-то вместо приветствия, унёсся в поля. Наверное, вода, прошивающая жидкие телеса насквозь, нарушала его призрачное душевное равновесие.

— Если не расскажешь, я обижусь, — серьёзно сказал Денис. — Послушай, мы путешествуем вместе, и я должен знать про тебя всё. Если вдруг нас поймают и будут допрашивать в разных помещениях, наш рассказ не должен различаться.

Максим взглянул на брата с сомнением.

— Для чего им это, интересно? Я едва знаком и с третью обитателей этого континента, но кроме меня мою историю может рассказать гораздо больше человек, чем ты думаешь.

— Тем более, — упрямо сказал Денис. — Я тоже хочу уметь её рассказывать.

— Ну ладно, — смягчился Макс. — Слушай. Всё довольно просто и сложно одновременно. Мой отец был капитаном самого быстроходного судна всего центрального океана — «Белой касатки». В молодости он был корсаром, бороздил тихоокеанский бассейн из конца в конец и потопил не один принадлежащий испанской короне корабль. Если бы он знал, что в будущем предстоит встретиться с испанской королевой лицом к лицу, и та придёт в восторг от его храбрости и дерзости, он бы, наверное, старался с удвоенной энергией. Многие из её советников были против, но папаша всегда бил наверняка, он сказал, что готов искупить вину только одним способом — отправиться на новую землю, откуда как раз прибыло три корабля, доверху гружёных драгоценностями. Причём не в составе экспедиции, а сольно, со своей командой: мол, не терпит он, когда вид на горизонт загораживают чьи-то мачты, и нельзя любоваться игрой света и иссиня-зелёного моря там, где кончается одна синь и начинается другая. Многие предлагали вздёрнуть его, как изменника родины, обязательно подальше от центральной площади, потому что простой народ просто обожал бравого капитана. Народ всегда любит тех, кто, во-первых, обаятелен, а во-вторых, раздевает их до нитки, прикрываясь самыми благими намереньями. Но королева, величественная золотая рыбка, тоже попалась на удочку этого морского хищника. Она согласилась на все условия и подарила ему лучшее судно во всём флоте. Так папаша и отбыл с обжитой земли, захватив для потехи своего сынишку, то есть, меня. Молва тут же разнесла слух, что моя мать — сама королева, но, конечно же, это не так.

— Постой-ка…  То есть, у тебя были папа и мама? Другие папа и мама?

— Не настоящие. И то был я, но…  как бы тебе объяснить…  не-совсем-я. Я говорил тебе, что всё вокруг, большая часть этого мира, большая часть происходящих здесь событий кое-кем уже предрешена. Я знал об этой истории, как о произошедшей со мной, и в то же время не принимал в ней участия. Не-совсем-я принял командование кораблём, когда отец на полпути к новой земле скончался от неизвестной болезни. Многие считали, что его отравили, что отцовские ненавистники сумели пристроить на «Касатку» кого-то из своих людей, которые затем подмешали ему в любимое питьё отраву. Отца так любили, что почти единогласно сделали не-совсем-меня капитаном, нашли подходящий ящик, чтобы я доставал до штурвала, и даже помогали, когда это требовалось, его поворачивать, так как эта штуковина, рулевое колесо, на самом деле жуть какая тяжёлая…  но это уже был я, когда, оставшись фактически без сильной руки, команда достала все запасы рома из трюма и напилась до розовых соплей. Валялась на палубе, как стая тюленей, в то время как внезапно разразившийся шторм слизывал их по одному за борт. Это был я, когда пытался повернуть руль на свет маяка, который я же и заметил вдали. Это был я, тот единственный, который выжил. То место…  или время? Словом, тот момент, когда не-совсем-я стал собой, я стал называть ТОЧКОЙ ВХОЖДЕНИЯ. Это точка, когда ты понимаешь, что сказка больше не звучит из чьих-то уст, а происходит вокруг тебя, что она на самом деле жестокая, холодная, мокрая, и под неё не хочется засыпать.