По ту сторону холста

Денис огляделся. Он больше не парил в пустоте — даже уверенность, что он куда-то только что падал, исчезла. Теперь мальчик решил что ослеп, не чёрной слепотой, которой обычно слепнут люди, а какой-то особенной, жёлтой её разновидностью.

Потом он немного успокоился.

К нему, ступая по ничто, как по мягкому снегу, приближался маленький человечек. Ребёнок. Ростом он был примерно по грудь Денису, невидимый ветер шевелил его волосы и надувал рубашку, полоскал трубочки-штанины шорт вокруг тонких как спички ног. На ступнях — простые сандалии.

Слепцы ведь не видят маленьких человечков, верно?

А тем более маленьких человечков, нарисованных несколькими небрежными линиями и заштрихованных торопливым штрихом.

Денис, переволновавшись, задал сразу два вопроса, один из которых бесцеремонно наехал на другой, съев его начало:

— Ты кто? Куда же я делся?

Второй вопрос значил отнюдь не то, что мог спросить мальчик, который каким-то чудом обнаружил себя в незнакомом месте. Денис и в самом деле не мог себя найти. Он смотрел вниз и видел то же, что и везде вокруг — то есть ничего. Смотрел сквозь свои руки, и взгляд терялся где-то в томном золотистом пространстве. «Ох и развлёкся бы я, если б умел так делать по собственному желанию» — промелькнула мысль, показавшаяся в данных обстоятельствах чуждой, как корейский самолёт над Крымом. И, следом, другая: «Однако он может меня видеть!»

— Прости, — сказал мальчик. — Я не успел подготовиться, поэтому здесь так пусто.

Он напоминал человечка, нарисованного на полях комикса талантливым маленьким читателем в подражательство художнику.

— Куда я попал? — тупо спросил Денис.

Кажется, впору было испытывать облегчение уже оттого, что речь звучала как положено, а не вылетала изо рта облачками с текстом. Денис пока никакого облегчения не чувствовал.

— Дурачок, — ответил без улыбки мальчик. — Это делается очень просто. Как бы ты себя описал?

— Что делается? — растерялся Денис.

— Как бы ты себя описал? — терпеливо повторил человечек. Губы его, намеченные двумя линиями, двигались так естественно, что Денис не мог отвести от них взгляда.

— Не знаю…

— Ты должен что-то о себе рассказать, — настаивал человечек. — Иначе ты не появишься, и я так и буду стоять здесь и разговаривать с пустотой, как дурак.

Денис крепко задумался. Это была проблема. С ним вечно случалась чёртова прорва вещей, интересных, и не очень, но когда Тамара Викторовна, учительница начальных классов, подплывала к нему, чтобы спросить: «А ты как провёл лето, Пустохвалов?», Денису было трудно выдавить из себя даже слово. Тамара Викторовна была как враг из шпионских фильмов, который собрал в весёленькой зелёной комнате ватагу ребят и у каждого поочерёдно допытывался, где найти штаб партизан. Отмалчиваться было бесполезно. Она нависала над тобой, как туча, и где-то в груди у неё было заперто рокотание грома. Тянулись секунды, которые Тамара Викторовна могла растягивать сколь угодно долго, как хорошую жвачку. И тогда Денис выдавливал под тихий смех окружающих: «Ярмарка», и Тамара Викторовна, покачав головой и посетовав, что в городе для детей маловато по-настоящему интересных занятий, двигалась дальше. На той ярмарке побывали с мамами все ребята из класса, и было там, за исключением соревнования по метанию подков, неимоверно скучно.

Сейчас Денис чувствовал себя точно так же. От него хотели, чтобы он отрезал и выложил на блюдечко кусок своей жизни, или…  что конкретно от него хочет этот незнакомец? Зачем ему рассказывать о себе, тем более, в таких странных обстоятельствах?

Окончательно перепугавшись, Денис гаркнул:

— А ты ещё кто такой?

— Разве не нужно для начала определиться, кто есть ТЫ? — удивился мальчуган.

— Нет, — отрезал Денис.

Он считал, что сейчас самое время сделаться упрямым. «Если не показать, что ты упрямец, и вообще, умеешь стоять на своём, тебя втопчут в землю», — так говорил героически упрямый Митяй.

— Ну, тогда я не буду с тобой разговаривать, — сказал мальчуган и повернулся спиной, чтобы уйти.

Денис оглядел себя и окончательно уяснил, что он действительно до сих пор ничего из себя не представляет. Даже надоедливая, глупая муха значила бы сейчас больше — оттого, что не напрягаясь пролетела бы сквозь его живот. И, конечно, оттого, что от её крылышек хоть немного, но шевелится воздух.

— Подожди, — сказал он, решив от упрямства, которое торчало из всех карманов, всячески мешалось и вообще ощущалось довольно неловко, вернуться к любимому здравому смыслу. — Это…  и вправду по-глупому. Но я не могу.

— Почему это? — в голосе маленького человека плескалось ленивое удивление.