По ту сторону фронта

— Так вот, Герасим, главное, что ты осознал, что поступил плохо. Голова у тебя на плечах есть, силенка тоже, злобы к фашистам, поди, накопилось. — Беляк пытливо взглянул своими темными глазами в глаза Багрова. — Насолили они тебе здорово, а потому будешь крепко драться… А теперь иди-ка за тестем, а то мы и так долго засиделись.

Багров встал.

— Через четверть часа приведу.

Когда дверь за Багровым закрылась, первым заговорил Найденов:

— Вот это мужик! Побольше бы таких. У Добрынина глаз наметан, недаром он за него уцепился. Хороший парень!…

Беляк задержал свой взгляд на Найденове, и тот смолк.

— Чудной ты человек, Андрей Степанович, — заметил Беляк. — Все тебе хороши, и сразу ты делаешь окончательные выводы. В таких делах нельзя торопиться. Время покажет. Поработаем — увидим.

Найденов мотнул головой, улыбнулся.

— Слабость у меня такая к людям, Дмитрий Карпович, люблю я их…

— Я тоже люблю, но надо знать, кого любить и за что…

— Это ты, пожалуй, прав, — согласился Найденов.

Андрей Степанович Найденов, в прошлом наборщик типографии, а перед войной слесарь авторемонтных мастерских, занимался сейчас ремонтом примусов и керосинок, чтобы прокормить себя и жену. Всем сердцем преданный делу, дисциплинированный подпольщик, он удивлял Беляка своим неразборчивым отношением к людям. Во всех он видел честных советских патриотов, считал, что каждого из горожан можно привлечь к работе подполья.

Беляк, наоборот, привык тщательно присматриваться к людям. Он не раз напоминал Найденову, что работа подпольщика требует особого, крайне осторожного подхода к каждому человеку.

Поднявшись со стула и поправив маскировку на окне, он подошел к Найденову и спросил:

— Ты видел кинокартину «Ленин в восемнадцатом году»?

— Видел, и не раз, — ответил Найденов. — Стоящая картина! Я ее себе вот как сейчас представляю. — И он показал ладонь.

— Я о ней вспомнил потому, — продолжал Беляк, — что ты сказал «хороший парень». А помнишь, когда Максим Горький пришел к товарищу Ленину ходатайствовать, кажется, насчет какого-то профессора и на вопрос Ленина, что он за человек, ответил: «Хороший человек». Ну-ка, вспомни, что ему сказал Владимир Ильич насчет слова «хороший»?

— Помню, помню, Дмитрий Карпович, — закивал головой Найденов.

— То-то и оно! Я тоже всегда помню. «Хороший — понятие растяжимое и неопределенное». — Беляк помолчал немного. — Герасим мне тоже нравится, — продолжал он. — Мужик неглупый, и хорошо, что себя перед нами вывернул наизнанку. А характеристику мы ему дадим попозднее и по заслугам. Вот, кажется, он опять жалует, — закончил Беляк, услышав шум шагов и голоса в передней.

Открылась дверь, вошел Багров, а следом за ним его тесть. Это был высокий, худой, опиравшийся на костыль старик, с лицом бледным, изможденным, исчерченным глубокими морщинами. Глаза его, сохранившие живость, светло-голубые и добрые, выдавали в нем хорошего, прямого человека. На нем было поношенное пальто на вате с потертым каракулевым воротником, низенькая шапчонка из какого-то рыжего меха.

— С того времени, как под немцем живу, первый раз на свет божий вылез, — объявил старик, переступив порог и тяжело шагая к стулу. — Фу! Устал. А может, это к добру. А? — Он улыбнулся. — Ну, здравствуйте, добрые люди!

Голос у него был сильный, не по-стариковски звонкий, и если бы кто-нибудь услышал его из другой комнаты, непременно сказал бы, что этот голос принадлежит молодому человеку.

От располагающей улыбки старика и его простого приветствия сразу пропало напряжение, которое всегда сопровождает первые минуты знакомства.

Беляк помог гостю снять пальто и усадил его поближе к печке.

— Ну что ж, начнем с биографии, — рассмеялся старик коротким звонким смешком. — Герасим говорит, что обязательно придется выложить всю родословную. А?

Все от души рассмеялись шутке гостя, а он, на секунду задумавшись, опустил седую голову и уже серьезно продолжал:

— Кудрин я, Михаил Павлович Кудрин. Мне семьдесят лет. Пятьдесят три года провел в типографии… Знаю все секреты печатного дела. И вон его, — он кивнул в сторону Найденова, — Андрея знаю. Напрасно ты, Степаныч, бросил печатное дело. Напрасно. Я вот, например, скучаю. Да и вообще печатники передовой народ, что и говорить… О себе еще могу сказать… есть у меня два сына, и оба коммунисты. Хорошие хлопцы, в ладу мы жили. Один, старшой, на Дальнем Востоке — пограничник, другой — в Саратове, на заводе работал. Семейные оба. Внучат мы имеем со старухой, а вот дочку Герасим не уберег. — И он покачал головой.

Багров сидел хмурый, опустив голову, и смотрел сосредоточенно в одну точку. Невольно вспомнилась ему маленькая, всегда тихая Марфа, с которой он прожил семнадцать лет, никогда не ссорившись. Вспомнилась такой, какой он видел ее в те сентябрьские сумерки, последний раз, на полу, с прикрытыми глазами, со струйками крови, разбегающимися от головы по полу. Багров закрыл глаза, скрипнул зубами, потом, вздохнув, сильно тряхнул головой.

Беляк решил говорить с Куприным прямо, без обиняков. Все равно старик сразу поймет, к чему клонится дело. Недоверие могло только обидеть его.