По ту сторону фронта

Ветер дул навстречу составу, и шума его движения не было слышно. Партизан, заметивший поезд, быстро скатился со штабеля и, крякнув от холода, бойко доложил:

– Показался, товарищ капитан. Ползет. Определенно он. С одной фарой на левой стороне. Сейчас погреемся, а то, кажется, у меня печенка уже замерзла, – и, похлопывая руками, он принялся вытанцовывать на месте.

Зарубин и Костров надвинули капюшоны, поднялись и стали наблюдать.

Тишину прорезали четыре коротких, тревожных свистка паровоза. Уже явственно доносился шум приближающегося поезда.

Зарубин энергично толкнул в бок Кострова и коротко бросил:

– Давай!

Костров, пригнувшись, спустился в канаву. Тотчас от снега отделилось несколько белых фигур с ломами, клещами, веревками. Они подползли к полотну, и закипела работа.

Остальные, забыв о холоде, приникли к земле в ожидании команды.

Преодолевая крутой подъем, начинавшийся на тридцатом километре, состав тянулся так медленно, что можно было, идя шагом, не отстать от него. Он был уже весь на виду.

Паровоз натужно пыхтел. Вот он миновал контрольный столб, въехал на место, где рельсы только что освободили от креплений, и вдруг, загрохотав по шпалам, остановился, окутанный клубами пара.

– Вперед, товарищи! – громко крикнул Зарубин и с автоматом в руках бросился к паровозу.

С обеих сторон полотна с криками: «Ура!», «За Родину!» – устремились к составу партизаны.

Из паровозной будки один за другим вылетели вниз головой два человека в зеленых немецких шинелях. Глухо ударившись о землю, они остались недвижимы. Вслед за тем выпрыгнул машинист. Набирая пригоршнями снег, он стал обтирать руки.

– Пароль! – потребовал Зарубин, приближаясь к нему.

– «Брянск»! – ответил тот. – Видишь вот, двух «помощников» сразу ухлопал. – И добавил: – Привет от Якимчука.

Затрещали пулеметы, автоматы. Лес наполнился грохотом, криками, стрельбой. Вагон с охраной расстреляли в упор из ручных пулеметов. Потом в окно швырнули несколько противотанковых гранат. Взрыв! Горбом встала крыша, вылетела дверь. Подрывники Рузметова торопливо закладывали взрывчатку под колеса и котел паровоза.

– В топку бы, в топку… – советовал машинист.

– Людей выводите, людей, прямо в лес, – раздавался голос Зарубина.

Из вагонов выскакивали люди. Они бежали к лесу с узлами, мешками, чемоданами, еще не отдавая себе ясного отчета в том, что произошло.

– Поберегись! – крикнул Рузметов, отбегая от паровоза.

Грохнул взрыв, в воздух полетели куски железа. Паровоз накренился набок, постоял так мгновенье, как бы в раздумье, и повалился под откос.

– Гитлер капут! – объявил Дымников.

– Прекратить огонь! – раздалась команда Зарубина. – Печки из вагонов на волокуши! Поджигайте состав – и все к лесу!

Печки выбрасывали в снег, из вагонов полз густой черный дым. Из-за поворота дороги показалась группа Селифонова. Партизаны собирались у леса, разговаривали с освобожденными. Кое-кто нашел уже знакомых.

…Народу прибавилось, и на обратном пути хвост партизанской колонны терялся где-то в изломах лесной дороги. Пройдя быстрым маршем километров десять, Зарубин остановил отряд и приказал построить освобожденных людей. Подсчитали. Оказалось девяносто шесть человек.

– Куда вас везли, вы все сами знаете, – обратился к ним Зарубин. – Теперь слово за вами. Кто хочет домой – пожалуйста. В полукилометре отсюда – шоссе, ведущее в город. А кто хочет драться с фашистами…

Ему не дали договорить, зашумели.

– Все хотим. Все!

– Спасибо, товарищи партизаны!

– С вами пойдем!

– А кто хочет драться с фашистами, – продолжал Зарубин, – и быть партизаном, ко мне шагом марш!

Колебаний не было. Все устремились к Зарубину. Многорукая толпа подхватила его, и он вместе с автоматом мгновенно оказался в воздухе. Дружное «ура» огласило лес, перекатилось эхом. Когда Зарубина опустили на землю, он сказал, поправляя ушанку и улыбаясь:

– Ну что ж! Будем считать, что нашего полку прибыло. Перекур пятнадцать минут!

В канун Нового, сорок второго, года комиссар отряда Добрынин возвращался один в лагерь с передовой заставы.

Пройдя девять километров, Добрынин не чувствовал никакой усталости и шагал так же бодро и ровно, как и при выходе из лагеря.

Последний день декабря выдался на редкость ясный, морозный. Снег блестел под солнцем так, что глазам было больно. Зима как бы наверстывала упущенное вначале, – мороз крепчал и крепчал.

Умолкли ручейки, улетели беспокойные разноголосые птицы, не слышно под ногами шелеста валежника. Лес спал под снегом, точно зачарованный, как в сказке. Застыли в зимней спячке обнаженные лиственные деревья, и лишь огромные сосны да пушистые ели красуются своим зеленым нарядом.

Добрынин любил свой край, эти западные леса. Он не представлял себе жизни без леса. Что может быть лучше, чем бродить по такому лесу с ружьем за плечами, часами сидеть у чистой заводи, всей грудью вдыхать лесной воздух, насыщенный запахами хвои и папоротника, любоваться ивой, окунающей свои ветви в тихую воду реки, и радоваться набежавшему невесть откуда ветерку, вздувшему мелкую рябь на зеркальной поверхности!